Патрисией, – сказал Гарри.
– Ну, все знакомятся с Патти почти сразу, – ответил Роберт. – Как там говорит мамзель Вейнс?
– Миис Паати – аг’тистическая натуг’а, – сказал Фрэнк.
Они прошли переднюю; издалека, с кухни, слышался звон тарелок, из полумрака лестничной площадки – уже знакомое хихиканье. Гарри заметил, как Роберт поднимает глаза вверх, в шутку изображая бешенство, а потом ухмыляется и делает вид, будто наставляет на сестёр ружьё. Стать главой такого семейства в двадцать с небольшим, или сколько ему там было, когда умер Роберт Уэллс-старший, – это кого угодно превратит в чудовище. Помпезность. Суровость. Снобизм. Всё это были маски, за которыми скрывался страх. Видеть, как его вытесняет младший, более умный брат, прятавшийся за непритязательной ролью второго партнёра, было ещё тяжелее. Гарри решил, что в дальнейшем не будет судить его так строго.
После довольно сдержанных красок обеденного зала – полированное красное дерево, тёмные стены, непроглядные, покрытые тёмным лаком картины – гостиная казалась такой же полной женственности, как платье, висящее возле фрака – кругом кружева, цветы и зеркала. Миссис Уэллс и жена пастора сидели на диване нос к носу. На соседнем диване Джорджи листала нотную тетрадь. Девушка, у которой были округлые плечи и тёмные волосы, густым каскадом спадавшие на спину, играла на пианино. Гарри заметил то, на что не обратил внимания в прошлый раз: длинный ряд детских портретов в рамочках вдоль беломраморной каминной полки, галерею плодовитости миссис Уэллс. В углу рамки десятого портрета шла чёрная бархатная ленточка.
Винифред, как оказалось, наблюдала за ними с веранды, куда, вероятно, вышла подышать свежим воздухом, потому что в комнате было жарко и душно, как в парнике. Когда вошли мужчины, она вернулась в комнату и без улыбки подала им кофе в маленьких чашечках. Джек уселся на диван рядом с Джорджи, пастор подошёл выразить восхищение своей крестнице у пианино, а Уэллсы, избавленные наконец от необходимости развлекать гостей, направились на веранду, где вскоре снова зажгли сигары.
Гарри остался стоять рядом с Винифред, которая немного раскраснелась, но от неё приятно пахло розами.
– Вы нам споёте? – спросил он. Игра на пианино подошла к концу, и речь зашла о песнях.
– Нет, что вы! У меня совсем нет слуха. Выступать будет Патти. Тсс! Сейчас.
Повернувшись, он увидел, что Джорджи перебралась за пианино, а девушка, до этого сидевшая к нему спиной, прислонилась к изгибу инструмента, вытянув одну руку вдоль – жест, полный артистизма.
Если Джорджи была несколько мужеподобной, а Винифред – хорошенькой, то Патти оказалась просто ослепительно красива. Огромные зелёные глаза, губы цвета свежих фруктов и фигура, которая, родись она в бедной семье, помогла бы ей продать что угодно, от корсетов до мыла. Он не слышал слов песни – какая-то чепуха про стены обители и шёпот медлительный, – но, пока она длилась, не мог заставить себя перевести взгляд на что-нибудь другое.
Она была полна потрясающего магнетизма, как пантера.
Когда она станет достаточно взрослой, чтобы носить высокую причёску