их с фронта. Солнцедаров так вживался в образ новобранца, что уходил в ближайшие кусты и пропадал надолго, возвращаясь через пару часов в немыслимом виде. В грязной и разорванной одежде, опираясь на костыли и с фингалом на лице. Где и как он получил фингал, можно было ещё догадаться, а вот откуда взялись костыли, оставалось загадкой. Но образ бойца, вернувшегося с фронта калекой, был настолько натуральным, что тут же приходилось экспромтом разыгрывать сцену встречи с женой, дождавшейся всё-таки возвращения защитника Родины домой, но при этом, имевшей, так сказать, «рыльце в пушку». Лесь играл самозабвенно, и временами казалось, что он вот-вот по-настоящему проломит Дуньке Чачке голову костылём, проведав от «соседей» об её «похождениях в тылу врага».
В начале декабря, спустя месяц после похорон дорогого Леонида Ильича, отмечали тридцатилетие Романа Жулебы. Народу набралось двадцать восемь человек, поэтому мероприятие решили провести в кафешке, недалеко от Речного вокзала. Спиртное принесли с собой, так намного дешевле. Аспиранты хоть и не нищеброды, конечно, но и не миллионеры. Приходилось экономить. Сначала, как обычно, всё было чинно и благородно. Говорились длинные тосты, имениннику желали большой любви, творческих и всяких других успехов, счастья, ну, и здоровья, естественно. Сначала – любви, в конце – здоровья. В тридцать лет это понятно и простительно, потому что любовь в такие годы – на первом месте. Веселье набирало обороты, заиграл оркестр, народ высыпал танцевать. В это самое время, когда все отрывались на площадке, пребывая в экстазе от пения хорошенькой солистки, Лесь Петрович ухитрился сцепиться с малолетними хулиганами, сидевшими в соседнем зале. По какой причине он там оказался, и что послужило поводом для ссоры, никто не знал. Тем не менее, пришлось буквально отдирать троих крепко выпивших пацанов от тоже не совсем трезвого, похожего на шкаф, будущего учёного. Кто на кого нападал, а кто защищался было непонятно. Подростки облепили аспиранта, как лилипуты Гулливера, все четверо топтались в узком пространстве между столиками, двигая их задами. При этом лицо Леся Петровича было одухотворённым и значительным, а лица хулиганов туповатыми и бездуховными. В какой-то момент один из них вцепился в цветастый модный галстук Солнцедарова и потянул его на себя. Галстук ослаб и провис почти до колен. Подоспевшие коллеги шуганули пацанов, освободив взбудораженного и одновременно очень оскорблённого аспиранта.
После этого инцидента веселье оказалось несколько подпорченным, юбилей Жулебы отодвинулся на второй план. Внимание всех теперь было приковано к персоне Леся Петровича. Он капризничал, порывался пойти и рассчитаться с обидчиками. Его уговаривали, предлагали выпить и всё забыть. Дунька Чачка поправляла причёску, гладила по волосам и прижимала голову Вивтюка к своей груди. Лесь, как бы, поддаваясь уговорам, опрокидывал рюмку водки, но тут же начинал снова