они встретились с Таней.
Это было на окраине села. Они подошли друг к другу, романтично взялись за руки и, ни слова не произнеся, побрели по полю в сторону того самого заколоченного дома у леса. Над головой висели звезды, под ногами шуршала трава. Воздух дрожал, разливал очарование и оглушал тишиной окружность. А за спиной спала деревня. Словом, природа была – сама безмятежность. Ничто, как говорится, не предвещало подвоха.
Единственным, чем терзался Берестов, – куда в данный момент вести Танечку: в лес, или в этот заколоченный дом? До этого вечера она была, словно неприступная крепость: позволяла целовать себя только в щечку. Однако на свете нет ничего неприступного, а тем более девушки. Мужской напор и настойчивость – вот что спасет мир от вымирания.
Сегодняшний вечер обещал гораздо большее, чем короткий поцелуй в щечку. Он обещал такое, от чего у Лени захватывал дух. Об этом свидетельствовали и стыдливо опущенные ресницы Танечки, и ее горячая ладонь, через которую прощупывался пульс, и волнующая дрожь ее плеч, которая накатывала ни с того, ни с сего.
Леня тоже временами впадал в дрожь. Но то была дрожь нетерпения. Его губы и руки только и ждали момента, чтобы начать гулять по Танечкиным прелестям.
«Едрит твою за ногу в качель, – с досадой кусал губы Берестов, ворочаясь на проваленной кровати, – все-таки тогда ее нужно было вести в лес. А все нетерпение, нетерпение! Сказано же было Цицероном: кто нетерпелив, тому неподвластно великое!»
Когда пара подошла к этому мрачному дому с закрытыми ставнями и заколоченной дверью, уже было невмоготу. Пора было начинать атаку. Леня приблизился губами к ее ушку и произнес сдавленным голосом, стараясь придать ему мрачность:
– Я слышал, что в этом доме ночами кто-то стонет.
Сказанное не только не тянуло на какой-нибудь элемент остроумия, но и отдавала откровенной глупостью, несмотря на то, что при луне эта хибара действительно выглядела мрачнее некуда. Однако – это сработало. Точнее сказать, Танечка сделала вид, что сработало. Она отстранилась и очень серьезно произнесла:
– Это стонут мертвые души дяди Гриши и дяди Антона. Их расчленил Федька дурачок, и чуть не съел. Если бы не милиция, он бы точно их съел.
Берестов рассмеялся Таниному остроумию, но Таня и не думала шутить. Она строго взглянула на спутника и добавила:
– Ничего смешного. Дядя Антон, между прочим, отец моей лучшей подруги. Вполне приличный дядечка. Это дядя Гриша был алкашом. Его не жалко.
– Даже так? – смутился Берестов. – Он что же, ваш Федька дурачок, был людоедом?
– Если бы, – вздохнула Таня. – Он был милейшим человеком. За всю жизнь мухи не обидел. Жил один. Никого не трогал. Самостоятельно вел хозяйство. Это его дом. Непонятно, что на него нашло? Хотя, может быть, и понятно. В последнее время его одолели алкаши. Как распить бутылку, так к нему. Ему тоже наливали. А до них он ни капли не потреблял.
– Ну