но Лара догадывалась, что она наговаривает. С маменьки станется наврать. Но Лара-то знала Кона!
Зима в тот год была лютой: вслед за Алексеем Ивановичем тяжело заболела и слегла старая нянька-Акулина, и Лара поехала в Болото ухаживать да скрасить последние дни. Благодаря ее ли заботе, но нянюшке удалось все-таки побороть хворь – а вот с Коном Лара разминулась. Лишь гораздо позже узнала о его визите. Он мог бы, конечно, сам отыскать ее на Болоте… Да и Акулина ему не чужая: прежде чем ей поручили Лару, та второй год уже нянчила Кона, матушка которого умерла вскорости после родов.
Мог бы, да не заехал. Лара не бралась гадать о причинах. Но последние робкие надежды, будто она для него нечто большее, чем босоногая девчонка из южного детства, Лара отринула с тех пор. Не написала более ни одного его портрета и запретила себе вспоминать. Последнее, правда, давалось с трудом, потому Лара приобрела привычку щипать себя за руку всякий раз, как мысли отправляли ее к Кону – это помогло. По крайней мере, на сегодня образ его появлялся в голове раза два в день, не чаще. Да и то мельком, без прежней жгучей боли.
И вот теперь он вернулся. Вернулся снова не к ней.
Услышав ответ касательно медальона, Кон не сразу нашелся что сказать. Некоторое время просто глядел на Лару с недоверием.
– Как потеряла? Ведь ты хранила его как зеницу ока! – голос его зазвенел от напряжения. – Ты не лжешь мне, Лара?!
– Не кричи, – она повела плечами, освобождаясь от его рук. – И не смей обвинять меня во лжи. Много воды утекло с тех пор, как ты уехал, Конни: я научилась расставаться с тем, что люблю. Медальон… это давно произошло. Я была с ним в море, а когда вышла на берег, оказалось, что его нет. Море забрало.
Кон вздохнул тяжело и обессилено. Кажется, поверил. Грузно осел на софу, запустив пятерню в густые каштановые волосы. Право, Лара ждала, что он разозлится за ее глупость, обвинит во всех грехах – и уж готовилась проститься с ним окончательно. Однако Конни, к ее удивлению, сказал:
– Что ж, может, и к лучшему.
Потом поднял на нее глаза и, совсем как встарь, ей улыбнулся.
Удивительно, но разговор меж ними с того мига побежал свободно, будто не было этих шести лет. Лара, и впрямь обрадовавшись, что Кон не злится и не заговаривает о медальоне вновь, порхала вокруг и взахлеб рассказывала про общих их знакомых и про то, как не повезло им этим летом с постояльцами. Неизбежно разговор коснулся и тем, явно неприятных Кону. И Лара, отметив это, решилась предложить:
– Конни, может, тебе все же помириться с мамой-Юлей?
Он резко, будто его укололи, дернулся:
– Никакая она не мама! Ни тебе, ни мне, никому! Поверить не могу, что ты все еще так ее называешь!
– Не сердись. – Лара присела к нему на краешек софы. – Все же она воспитала меня с младенчества, заботилась… я и впрямь считаю ее матушкой, если хочешь знать! Другой у меня нет.
Кон продолжал смотреть на нее хмуро и внимательно:
– Ну, тебя она, по крайней мере, не обижает. Не обижает ведь?
– Нет, Конни, что ты! – искренне