дорожка, по которой я пришел к трущобам, была даже шире, чем те тропинки, которые проходили внутри трущоб. По одной из них я решил пройтись. Она была окружена жилыми помещениями – комнатками. Если бы я расставил руки в стороны, то кончиками пальцев обеих рук смог бы коснуться их стен. Я проходил мимо комнат, одной за другой, затем пошел по другой тропинке; там было очень легко заблудиться из-за узких проходов и плотности застройки. На самом деле даже было сложно понять, где вообще есть эти дорожки между домами. Люди прокладывали себе путь в нужном направлении и без них, огибая дома и сзади, и спереди, и по бокам. Жители трущоб занимались кто чем: сидели, ходили, стояли, бездельничали, выходили и заходили внутрь жилищ. Внутри комнат было так темно, что я с трудом мог разобрать хоть что-то из их убранства. Очертания предметов казались то углом кровати, то кусочком пола, то пластиковым стулом. Женщина топила печку перед своим домом, бросая в огонь любые деревяшки, способные гореть. Маленькая толпа детишек бесцельно бегала вокруг – возможно, они играли в какую-то игру. Рядом с одним из домов стоял мотоцикл. Как он вообще смог сюда проехать? Люди начали обращать на меня внимание. Мое чувство дискомфорта обострилось, но далеко не из-за пристальных взглядов. Я был воспитан как представитель среднего класса, а позднее приобрел еще и либеральную чуткость, поэтому когда я заглянул в прямом и переносном смысле в открытые окна и двери этих людей и увидел, как они живут, то мне стало тошно от того, что средний класс думает о них либо как об антропологическом мусоре, либо как о развлечении для туристов. Я поежился от собственных мыслей.
Вопрос, который меня впоследствии волновал больше всего, это были ли эти комнаты единственным их домом и сколько семей живет в каждой из таких лачуг.
Конечно, я не сказал поварихе, что видел трущобы, в которых она живет. Я чувствовал себя слегка подавленным все оставшееся утро, и, когда она вышла из кухни, чтобы спросить, что бы мы хотели на ужин, я дал ей четкий, лаконичный ответ: курицу, обжаренную с базиликом и нам пла и стручковую фасоль со свиным фаршем, чесноком, рыбным соусом и чили – вместо того, чтобы сказать что-то типа: «Я думал, что вам нужно говорить, что готовить, только один раз и только непосредственно перед готовкой». Произносил я подобные фразы с улыбкой на лице, чтобы они казались шуточными. Спросив у нее, знает ли она, что такое нам пла – она произносила его как «нампа», – я услышал неожиданный ответ:
– Да, в другом доме я его постоянно добавляю в блюда. Они едят много подобной пищи.
– В каком доме?
– Ну, в одном из тех, где я тоже готовлю, вон в той стороне. – Она подняла руку над головой и указала пальцем куда-то назад, причем сделала это так небрежно, как будто отмахнулась.
Тем же вечером я кратко и упрощенно проговорил с ней процесс приготовления двух блюд. Через полчаса она открыла раздвижную дверь и выглянула в гостиную:
– Я нигде не могу найти соус нампа.
– Вы везде посмотрели? –