особенно в первое время, рассматривал свою работу в Кремле как чудо оживших портретов. Сталин, Молотов, Калинин, Каганович, Ворошилов, Берия висели миллионными дублями по всей стране, на фотографиях и портретах имея тождественные черты. Молотов был равен Молотову: в его сдержанной провинциальной улыбке было что-то кошачье, неуловимо брезгливое, будто только что мимо него пронесли кусок говна. Когда же этот портрет терял свои портретные черты, выходил из себя, нарушая многомиллионный канон, казалось, что начинается конец света. Молотов превращался в разъяренного кота (не с него ли Булгаков писал Бегемота?), надевшего на нос пенсне. Вернувшись от Сталина, кот швырял папки на стол помощникам и орал:
– Ну, чего сидите, олухи?! Разбирайтесь!
Вспоминая нагоняи от Молотова, отец говорил, что больше всего ему досталось за Илью Эренбурга. В конце войны популярнейший в то время советский писатель, «яркий выродок кубизма и Парижа», написал, сознательно игнорируя классовый подход, статью о том, что немецкие рабочие и крестьяне, с которыми он беседовал в захваченном Красной Армией Кенигсберге, всегда поддерживали захватнические планы Гитлера, мечтая получить под свое начало русских для черной работы. Эренбург (все это белыми нитками) завуалированно требовал глобальной мести, подчиняя советский стиль статьи оскорбленному национальному чувству. Молотов, помимо всего прочего курировавший внешнеполитический журнал «Вопросы Международного рабочего движения», куда Эренбург принес статью, потребовал ее переделать. Он приказал отцу объяснить автору:
– Война идет к концу, мы должны искать в Германии здоровые силы, какую-то опору, а не чернить всех подряд.
Что же тут непонятного? Отец отправился выполнять задание «хозяина». Придя на квартиру писателя, он чувствовал себя посланцем высших сил. Эренбург вышел в прихожую. Как обычно в таких случаях, писательская знаменитость оказалась ниже ростом, чем должна была быть. К тому же, изнуренное желтое лицо с большими, словно от постоянного пьянства, мешками под глазами.
– Прошу.
Они сели в кабинете.
– Вячеслав Михайлович настоятельно просит вас…
Эренбург все понял по первой фразе. И ему стало скучно, как всякому писателю, которому говорят, что в тексте надо что-то поправить. Неприязненно выслушав отца, он сделался еще более желтым.
– Все написанное – правда, и я ничего менять не намерен.
Впервые на отцовской памяти не сработал автоматически авторитет Молотова. Отец не верил своим ушам. О результатах он доложил Молотову. Тот взбесился:
– Вы сами плохо соображаете, не умеете внушить собеседнику очевидные вещи!
Отцу было приказано снова идти к Эренбургу, и отец приложил все старания, чтобы его переубедить.
– Не хотите печатать – не печатайте, ваше дело, – безапелляционно заявил отцу, казалось бы, вполне «послушный» Эренбург.
Отец уныло поплелся к «хозяину», понимая,