руках.
И Зою Николаевну тоже разобрал смех. Заразилась от детишек. Зоя Николаевна не выдержала и залилась тонким серебристым смехом. Ха-ха-ха-ха-ха, – заливалась Зоя Николаевна, не в силах совладать с собой, – ха-ха-ха-ха-ха.
Виновник ликования, всеобщее посмешище, стоял возле ее стола с грязными вывернутыми карманами брюк. Из его черных, как угли, глаз сбегали по длинному лицу горючие слезы, и вдруг сквозь свой непедагогический смех, сквозь смех детей Зоя Николаевна услышала, как мальчик шепчет отчаянно и самозабвенно:
– Господи, – шептал мальчик, – прости их, Господи, прости их и помилуй! Они невинные, добрые, они хорошие, Господи!
Зоя Николаевна перестала смеяться и, продолжая держать галоши в руке, во все глаза глядела на мальчика. И тут она заметила, что над головой этого неопрятного первоклассника, над его стриженной под ноль головкой светится тонкий, как корочка льда, кружок нимба.
– Я их люблю, Господи! – шептал мальчик. «Святой!» – обмерла учительница, и ее лицо ужасно поглупело.
– Что у вас происходит?! – в дверях вырос директор. – Сумасшедший дом! Прекратить!
Все замерло. Зоя Николаевна стояла с детскими галошами в руках и бессмысленным взглядом смотрела на директора.
– Вы мне срываете занятия в школе! – зашипел на нее директор, тряся косой челкой. – Выйдите в коридор!
Ничего не понимая, как во сне, Зоя Николаевна вышла в коридор, с галошами. Директор закрыл дверь класса – сейчас же там вновь загалдели осиротевшие дети.
– Это что еще за галоши? – спросил директор со зверским лицом.
– Одного мальчика, – пролепетала Зоя Николаевна, – он, понимаете ли, – она расширила глаза, – оказался святой…
Директор взял из рук Зои Николаевны маленькие галоши, положил на широкую ладонь, задумчиво рассмотрел их кисельные внутренности.
– Зоя Николаевна! – сказал он, гоня ей в лицо резкую вонь из мужского рта. – Так больше, в самом деле, нельзя. У меня тринадцатиметровая комната. В самом центре. Переезжайте ко мне. Будьте моей женой.
Зоя Николаевна слабо вскрикнула и полетела с пожарной лестницы спиной вниз.
Настали большие перемены. Мы уезжали жить в Париж. Отец согласен был ехать хоть первым секретарем, но Молотов снова вспылил, увидев в этом неоправданное понижение в должности, и велел отправить отца советником. Как только Сталина выставили в мавзолее, подложив к Ленину, папа взял меня с собой по специальному приглашению: народ туда пока что не пускали. Я шел, как на увеселительную экскурсию, ни о чем не подозревая, пританцовывающей походкой, но, спустившись в мраморный подвал, провалился на самое дно моих детских страхов. Сталин с Лениным стали в моей жизни первыми мертвецами. Но если Ленин вел себя тихо, то Сталин просто весь брызгал смертью. Он лежал на новенького, красивый и страшный, и потом долго снился мне вперемежку с черепом и костями на дачном столбе.