и смешно, и забавно дрыгать бодро задними и передними лапками. Маленькие игривые собачки на арене цирка. Мне самому захотелось присоединиться к их ритмичному танцу!
Веселье окончилось.
Мы отпустили шары в глубокие чёрные тучи, какие давно не решались пролиться обильным дождём, а вскоре выстроились парами (в пару мне дали глупую до безобразия девочку, чей голос был удивительно похож на жалобное блеяние овцы, у которой насильно отобрали ягнёночка) и поднялись по ступеням в школу. Неудобно и тесно было в суетливой толпе.
Детская рекреация на третьем этаже, в какой мне предстояло учиться четыре года, была обставлена розово-жёлто-голубыми кожаными диванами. На высоких полках, до которых дотянуться было сложнее, чем до небес, были выставлены пластиковые горшки с цветами неизведанных сортов. (К семи с половиной годам я успел ознакомиться с геранью, фикусом, орхидеей, лилией, кактусом и папоротником.) Каждому ученику был предоставлен шкаф из светлого дерева, в котором возможно было складывать верхнюю одежду и сменную обувь.
Я был не уверен насчёт надёжности своего шкафа и сразу предупредил учительницу, Ирину Андреевну, которая поначалу отчего-то не восприняла мои слова всерьёз.
– Не шути так. Он надёжнее, чем кажется!
– Нет. Он совсем не надёжный. Если вы не проверите, я буду таскать вещи с собой.
Ирина Андреевна раскрыла резко очерченный рот и глупо расхохоталась до слёз. На лбу её проступили тонкие морщины. Мгновенно смолкнув, она нахмурилась и повела детей в кабинет. Перед тем как зайти в класс, я, обиженный легкомысленным отношением к себе, несколько раз попробовал распахнуть и захлопнуть дверцу. Она издала тихую скучную мелодию.
(Скрип, скрип, ну что ты открываешь, скрип, скрип.)
– Ну тебя! – выкрикнул я протяжно и присоединился к всеобщему оживлению.
Кабинет, несмотря на негодную погоду, был ярко освещён люминесцентными лампами, в два не коротких ряда протянутыми по чисто выбеленному потолку. Я качался на стуле и удивлялся тому, насколько был далёк от меня высокий ровный потолок с белыми ламповыми глазами.
По прошествии первого урока нас угостили сухими печеньями, выдали насыщенные памятки и значки с изображениями добрых улыбок.
Мать попросила меня стать около доски в линейку. Я заметил бирюзовый никому ненужный шар, валявшийся вместе с остатками искорок подле раковины, тотчас подошёл к нему, обхватил обеими руками и, подняв над приглаженной светло-каштановой головой, проговорил:
– Теперь он мой. Только мой.
– Но он же чужой! Так, хорошо, убери его немедленно. Он только мешает, шар этот, – проговорила мать натянуто, отведя от меня камеру.
– Совсем и не мешает. Давай я просто буду держать по-другому, – предложил я неуверенно.
– Хорошо, попробуй.
– Вот так.
Я попробовал застыть в приличной задумчивой позе, прислонился к доске, опутанной растяжкой-надписью «Здравствуй, школа!», и, убрав шар на уровне живота, удовлетворённо рассмеялся.
– Не