покачаемся? Или пойдём на карусель? Вон, с неё как раз уже сошли.
– Действительно уже сошли.
– Так пошли?
Серёжа серьёзно о чём-то задумался, опустил низко голову. Я подобрался к нему ближе, расплылся в широкой глупой улыбке и позволил себе неожиданно славно развеселиться. Приятель переменился в одночасье. Он начал отчаянно и больно щипаться. Я позабыл об аккуратности, к которой меня с остервенением приучала мать, и кинулся к песочнице, в какой осторожно переворачивала пластмассовые формочки курчавая девочка в поношенном хлопчатобумажном комбинезоне. Она играла в гордом одиночестве с куличами, осыпанными подсохшими желтоватыми листьями, и усердно работала синей лопаткой с обломанной ручкой. Мы бегали с Серёжей друг от друга, бросались яростно рыхлым песком и, к прохладному тихому вечеру выбившись из сил, рухнули на резную скамеечку, провожая сонными взорами огненный шар, заходящий за плоскую крышу многоэтажного дома, облюбованного пугливыми птицами.
Ах, как это, оказывается, просто в детстве – быть для другого приятелем!
Глава вторая
ВОЛШЕБНЫЕ КАРТЫ
Мать, слегка сгибая пальцы, располагалась за круглым столом обыкновенно в длинном мешковатом платье с открытой белой спиной; ноги её были переодеты в стоптанную обувь на коротком каблуке; распущенные волосы спрятаны под бурым шёлковым платком; с неестественно тонкой шеи свисали керамические бусы; на холёных крепких руках с обильно рассыпанными тёмными родинками звенели костяные браслеты. Она была в чёрной запущенной комнатушке, более похожей на кладовую, сидела в окружении сотни сальных трепещущих свеч, заботливо расставленных по всему периметру, и глубоко дышала терпким ладаном, тяжело возносящимся за облезлым стулом. Дым растекался всюду.
Я раскрывал нешироко ворчливую дверь, быстро входил вовнутрь, чтобы сладкий душный запах не проникал в другие комнаты и садился возле матери на специально приготовленный табурет, глядя на её нехорошую улыбку, полную томной меланхолии.
Почти не было замечено затейливых массивных масок на стенах, древних книг, бутылочек, наполненных пахучей мутной жидкостью, фарфоровых и глиняных черепков на полках, впрочем, не было замечено всего того, что мучительно давило на нервы и окружало меня на самом деле в избытке. Неспешно текли слёзы, и я, всеми силами стараясь их сдержать, клонил голову к столу, где были аккуратно разложены потрёпанные мрачные карты с причудливыми женщинами, мужчинами и зверями, разрисованными двусмысленными знаками.
– Мам, ты же умеешь гадать? – спросил я как-то раз.
– Да, умею.
– Погадай мне!
– Нет, – твёрдо ответила она и погладила меня по голове. – Нельзя.
– Почему?
– Потому что ты ещё совершенно маленький. Рано тебе узнавать будущее.
Она собрала карты в стопку, встала и, потушив большую часть блестящих свеч, села с унылой невзрачностью обратно. Комнату поглотила тьма. Я никак не унимался, и, казалось, вовсе донимал своей надоедливостью.
– Но