побежали. Богдан был вне себя, он проклинал нашего офицера на чем свет стоит. Так продолжалось, пока мы не упали совсем без сил, но стрелять так и не научились. К вечеру мы еле-еле дошли до казармы. После ужина к нам вошел дежурный и крикнул:
–Кузьмин, к штабс-капитану!
Вернулся он оттуда совсем бешеным, таким я его давно не видел. Богдан встал у дверей в казарму, громко сказал:
–Ну, браты, говори, кто меня Попову сдал.
Я спросил:
–Что случилось?
–Да вот, какая-то сволочь Попову настучала, что я его сегодня на стрельбище ругал всякими словами.
– Это что ж, браты, у нас крыса завелась, да? – спросил я.
Богдан отодвинул меня своей ручищей:
–Не лезь, когда я говорю. Крыса! Лучше выходи, все одно узнаю, потом порву на куски.
Солдаты загудели, что теперь и говорить нельзя, все будет известно Павлову. Во попали!
Богдан стоял посреди казармы и продолжал:
–Что, крыса, спряталась? Все равно вычислю и порву.
Он повернулся и пошел к своей кровати. «Его от злости вот-вот разорвет»,– подумал я. И чтобы как-то успокоить его, сказал:
–Слышь, друг, говорят, после присяги нас теперь в аул будут выпускать, пойдешь со мной? Мне надо найти ту девушку.
–Николай, меня завтра будут плетьми сечь.
Я вскочил, как ужаленный, и закричал:
–За что?
– Да понимаешь, стоит эта плесень передо мной, орет, что я его на стрельбище поносил, кулаками машет. Ну я ему спокойно так говорю: «Ваше благородие, вы кулаками-то не машите, а то я боюсь – не стерплю». Ну, Коль, я же ему честно сказал, а он почему-то обиделся, заорал, что завтра на плацу высечет. Я ему также спокойно: «Вашбродь, война, – говорю, – скоро, стрелять там все будут». Тут вообще что началось, позвал казаков на меня, я так и стоял спокойный такой, а он всё орал и орал. Меня казаки вывели, привели сюда, сказали, что я под арестом и выходить никуда не должен. Я встал, подошел к выходу, там стоял казак. «Вот блин, попал куманек, характер дюже прямой у него», – подумал я. Утром об экзекуции знал весь полк. На двух столбах висели веревки для рук. Нашу роту построили ближе всех, чтобы виднее было. Богдану привязали руки, два палача приготовили плети. Ждали только полковника. Он появился и издали узнал лихого наездника. Подойдя ближе, спросил у Богдана:
– Что ж, ты, казак лихой, офицера обругал, а?
– Виноват, ваше благородие, побоев не смог стерпеть, обругал малость.
– Каких побоев?
У полковника загорелись глаза, он смотрел прямо на Богдана.
–Каких побоев, говори? – повторил полковник.
–Ваше благородие, сил нет терпеть побои, меня никто никогда в лицо не бил.
Павлов стоял рядом, конечно же, все слышал. На нем лица не было. Я видел, что он боится, но Павлов молчал, боялся влезть в разговор. Полковник повернулся к нам:
–Кого еще бил?
Я и еще человек десять подняли руки. У меня на душе стало спокойнее. Молодцы, ребята, заступились за Богдана. Ведь на самом деле он никого не бил, и все солдаты это понимали. Орать – орал, оскорблял, но никогда не бил. Полковник