ему не зря отрубили! У него был шанс все изменить, но он выбрал дурной путь, и больше время ради него я просить не буду!
Побледнела торговка, отшатнулась было, а потом с силой ударила Мойру по лицу. От звонкой пощечины загорелся на щеке яркий след, из рассеченной губы кровь потекла. Безудержная ярость овладела девушкой, молнией она взлетела по ступенькам, сорвала со стены часы Марты – округлые стрелки на простой деревянной плашке – и с размаху разбила их о каменный пол.
Никто из горожан не посмел уличить Мойру в убийстве – за заносчивый и грубый нрав Марту в городе не очень-то жаловали. Девушка отнесла мистеру Барилусу расколотые часы, мол, неловко сняла да уронила, и заперлась в своей башне.
Торговку молча схоронили и разошлись по своим делам, а Мойра металась по ратуше, едва сдерживая бурлящее внутри отнятое у Марты время. Чужая жизнь молотом колотилась в груди, сладостное томление узлы свивало внизу живота, а за спиной будто крылья трепетали – вот-вот взлетит!
И не разобрать уже было – то ли мучительное раскаяние терзает душу, то ли острое желание еще испить украденного времени.
Поддалась Мойра преступному влечению и стала красть время, упиваясь его восхитительным вкусом. Смерть все чаще посещала городские улицы, уводя с собой и стариков, и малых детей. Страх поселился во дворах и закоулках, паника овладевала умами горожан, когда в очередной раз скорбно звонил заупокойный колокол. К приезжим теперь относились с опаской, обыскивали их у главных ворот – а ну как отраву везет или болен чем? Иных и вовсе прогоняли.
Мойра смиренно горевала вместе со всеми, навзрыд плакала над крохотными детскими гробиками, относя в похоронное бюро милые часики, остановленные собственной коварной рукою, а после, скрывшись в неприступной своей башне, блаженствовала в сладких потоках ворованных жизней.
А потом в город пришла чума…
Всего за несколько дней в башне Мойры остановилась добрая половина часов.
Люди умирали прямо на улицах, хоронить их не успевали. В раздутых почерневших телах копошились жирные крысы, в воздухе висел отвратительный запах гниющей плоти. Крики и стенания умирающих складывались в бесконечную заунывную песнь.
В колокол уже никто не звонил, и несчастные горожане угасали под хриплое карканье ворон. Девушка стояла на пороге ратуши и с ужасом смотрела, как бесстыдно смерть собирает чудовищный урожай.
По дороге едва плелась согбенная старуха, держа в дрожащих руках ведро с водою. Вдруг она оступилась, упала, попыталась встать и не смогла. Деревянная бадейка разлила по грязной мостовой прозрачные ручейки.
– Фрау Леонард! Маргарет! – Мойра узнала женщину, подбежала к ней, взяла за руку.
– Мойра, – слова давались Маргарет с трудом. – Воду детям не донесла… сил нет… умираю…
– Фрау Леонард…
– …спасибо тебе, Мойра… я умираю с чистым сердцем… благодаря тебе, – больная закрыла глаза, затихла, рука ее с сухим