мимо чужих заборов, живых изгородей, машин – а в конце этого пути ему всегда давали то конфету, то вкусный виноград. Дядя Рашид был очень худым, с блестящими глубоко посаженными глазами, постоянно в армейской рубашке; к мальчику он был добр, с дедом разговаривал почти всегда только о работе. Они оба когда-то служили вместе в госпитале, дед ведущим хирургом, а Рашид Ахмеров – ведущим терапевтом. Из когорты врачей, прошедших войну, они оставались в госпитале «последними зубрами». И вот за пару лет до бабушки дядя Рашид умер. Тихо, незаметно, у себя на даче.
– Я последний остался, – сказал дед памятнику, на котором дядя Рашид был изображен молодым капитаном в заломленной набок фуражке. – Держусь пока. Вот к Тонюшке приезжал. Да и про тебя не забыл.
Ахмеров, немного наклонив голову к плечу, молча смотрел перед собой с плиты.
– Врач был гениальный, – не поворачиваясь, сказал дед Виктору.
– Я знаю.
– Ты просто так знаешь, с моих слов, – дед покачал головой. – Это видеть было надо, как он работал. Как думал, как выводы делал. Говорят, в русской терапии было две школы – одна боткинская, вторая захарьинская. Боткин был гений осмотра, а Захарьин – гений анамнеза. Каждый в свою сторону весы перетягивал. А Рашид – он умел и то, и другое. В совершенстве. Сейчас все горазды терапевтов ругать. А ты попробуй, как раньше, в шестидесятые – тонометр, мутный снимок легких, фонендоскоп, термометр и анализ крови. Собери из всего этого диагноз. Привыкли к УЗИ, без МРТ жить не можете, пневмонии пульмонолог лечит, стенокардию кардиолог. Нет, я не против, – он развел руками, – но вы, ваше поколение, все дальше и дальше от больных уходите, кругом техника, техника, техника… Суперкомпьютеры какие-то, анализы сразу на тысячу показателей, алгоритмы, стандарты. А вот этот, – он указал на фотографию на памятнике, – до последних дней в госпитале ЭКГ сам читал, снимки сам смотрел, легкие и сердце выстукивал – выстукивал! – и, что самое важное, думал. И тебя я тоже всю жизнь учу – думай!
Виктор слушал, не перебивая.
– Не растеряйте это, – повернувшись к внуку, говорил дед. – Старую школу не профукайте. Пока мы живы… – он посмотрел на могилу Ахмерова, кашлянул. – Пока я жив. Спрашивай. Книги бери. Советуйся. Умей слышать, видеть. Пропедевтику еще помнишь? Границы сердца, верхушки легких? Печень руками пропальпируешь?
– Да помню, дед, – слегка возмутился Виктор. – Ну ты прям вообще меня недооцениваешь!
– Вот видишь, Рашид, – сказал дед, обращаясь к памятнику. – Возмущается. Значит, есть еще самолюбие у этого поколения. Будем надеяться, что не зря мы в них вкладывались.
Дед кивнул памятнику и решительно зашагал в сторону автомобиля. Виктор посмотрел ему вслед, взглянул еще раз на молодого Ахмерова, подмигнул ему зачем-то и пошел следом за дедом.
Ехали они с кладбища молча. Дед думал о чем-то своем, Виктор просто смотрел в окно.
– Тебя домой? – внезапно