к чему стремиться. Нужно лишь прилагать усилия. Однако в данной ситуации трудно понять, в чем именно заключается цель.
– Жизнь здесь тяжелая, – сказал Гонсало, сдерживая досаду. – Однако, возможно, есть какой-то способ найти собственное место… и улучшить положение, в котором мы оказались. Нам нужно лишь понять, как это сделать.
– Ты прав, – произнесла Эсмеральда. – Я борюсь за это каждый божий день. Мне было совсем нелегко, когда я, женщина, осталась в Новом Свете одна, но пока что мне удавалось выжить. И я буду продолжать бороться за жизнь, если только мое тело выдержит такую нагрузку.
– Я думаю, что выдержит, – тихо сказал Гонсало. – Ты должна твердо в это верить. – Сделав паузу, он посмотрел сначала на свои мозолистые руки, а затем вновь на Эсмеральду. – Я знаю, что Рите было очень тяжело. Мне жаль, что я ничем ей не помог, но я не могу себе даже представить, как бы я смог это сделать. Что ее доконало?
Эсмеральда рассказала Гонсало о том, что это случилось сразу после первого дождя. Рита носила хворост, а затем разрубала его на куски. И вдруг она медленно уселась прямо в лужу. Дождевая вода собралась в подоле юбки, в которую Рита была одета, побежала грязными струйками по рукам и ногам, намочила волосы, свисавшие на спину, смешалась со слезами на ее лице… Эсмеральда, увидев подругу в таком положении, подбежала к ней и, подняв ее на ноги, повела обратно в хижину, где стала утешать и подбадривать. Однако Рита ничего ей не отвечала. Она неподвижно лежала на своей циновке, не ела и не пила. Три дня спустя Рита умерла.
Обязанности Эронимо оставались такими же, как и в самом начале. Все еще веря в то, что ему уготована какая-то важная, хоть еще и не известная ему миссия, священник покорно таскал каждый день тяжелые корзины с рыбой. Он не роптал, пусть даже индейцы, с которыми Эронимо ходил за рыбой, разделили между собой ношу, которую прежде таскал Дионисио, добавив при этом груза и ему. Что бы ни поручали испанскому священнику, он выполнял это быстро и безропотно, стараясь сохранять невозмутимое выражение лица и говоря самому себе, что туземцы оценят его прилежность и смирение.
Эронимо читал свой молитвенник в окружении индейцев каждый раз, когда они предоставляли ему возможность немного отдохнуть: он понимал, что грамотой здесь владеют лишь жрецы туземцев, а потому рассчитывал, что, видя его с книгой в руках, индейцы проникнутся уважением к нему и его религии. Священника не покидала надежда когда-нибудь обратить иноверцев в христианство. Однако единственным, чего удавалось добиться Эронимо, был смех индейцев. Наконец священник замкнулся в себе, словно скряга, который находит утешение, любуясь спрятанным от посторонних драгоценным камнем, хоть это и изолировало его от окружающих еще больше.
Рамиро наблюдал за Эронимо. Недовольство старого боцмана с каждым днем становилось все сильнее.
– Святой отец, иногда мне кажется, что вы ведете себя с туземцами слишком уж… дружелюбно. Вы делаете даже больше, чем от вас требуют. Слишком уж