убежищ, —
жилищ,
что сами сотворили для изгнаний;
от времени укрыться
в целостность и слитность;
от всех переживаний, с вихрями в душе.
Миг самого страданья — мимолётность,
с годами чертит борозды, там, на её меже.
Всё множество таких борозд,
как вспаханное поле, —
на лике Вечности из горя огород;
рождённый нетерпимостью от боли,
от злой судьбы,
от всех невзгод…
Всё вспахано и зреет урожай,
толкающий весь этот мир на край:
«Я думаю, упёршись взглядом вдаль:
Вся радость позади, а впереди печаль.
Как тяжело, в минуты ожиданья,
Мне вспоминать всё то, что не сбылось;
В душе остались лишь одни желанья,
Их мне исполнить так и не пришлось.
Как тяжело идти по суматохе дней,
Не ожидая в жизни больше ничего;
Там, далеко вдали,
осталась встреча с ней,
Последняя… И я ушёл от счастья своего.
Как тяжело… Витает серая печаль.
Душа и сердце неподвластны мне;
Они, взлетев, уносят в голубую даль, —
Туда, где ты, где свет в твоём окне…»
Апокалипсис подберёт
от боли, разрывающийся плод,
созревший в состоянии греховном.
Он проклят своим миром бездуховным.
Весь в прошлом,
во всеохватывающем «теперь»,
он в бесконечной смерти
упирающийся зверь.
Удушье давит,
а так хочется дышать;
бессвязный лепет —
там, где хочется рычать.
Не знающий, как выразить,
сказать,
что хочется любить,
а не страдать:
«Я чуть не умер без тебя,
Над мною плоть моя довлела,
Но крылья выпростав, душа,
Преодолев страдания, взлетела.
Пройдя нелёгкий длинный путь,
Хранил черты твои прилежно.
Да, их порой казалось не вернуть,
И смерть моя была бы неизбежна.
Я сбросил всё и суть свою переменил,
Любовь с меня, с живого, шкуру сняла.
И тут же мне, пока от боли выл,
Она мой облик быстро поменяла.
Конечно, было б легче умереть,
Чем сбросить все и над судьбой взлететь».
III
Слепой для мира я иду к своей мечте,
в четвертом проявлении пространства.
И этим божеством распятый на кресте,
томлюсь в естественности постоянства.
Любовь в пространстве
разрывает слитность единения,
и с треском рвётся
бытия спокойное течение:
«Я сам себя приговорил
И в грудь