но из того периода я помню только то, как на меня падали тараканы и как я нашла на причале прямо рядом с трапом 20 копеек.
Вскоре у меня действительно стал отрастать хвост. Если раньше я упоминала его, выражаясь исключительно метафорически, то с какого-то момента он стал заметен уже и моему невооруженному глазу. Если бы кто-нибудь в этом городе видел меня в полете, то и хвост бы не остался незамеченным.
Когда не могла летать, я рисовала или болела. В один из таких бесполетных и безболезненных дней я нечаянно вместо стакана с зеленым чаем отхлебнула из стакана, в котором мыла кисточки: вода там была зеленоватая, потому что мною был рисован первый в жизни печальный кот, лицом похожий на меня. Нарисовав кота, я поняла, что пора слетать в Поселок Городского Типа.
– Сукаблянахуй убью, – сказали за стеной.
– Я сам тебя убью. Убью и играть к тебе не приду, – послышалось в ответ.
Я решила подумать обо всем этом завтра и где-то через год посмотрела «Унесенных ветром». К тому времени у меня уже появится телевизор.
А на этот момент не было ничего, не считая квартиры на первом этаже поселка городского типа – час езды электричкой до города В. Я только что прилетела домой из Казахстана и пересчитала имущество: таз с засохшей традесканцией и кипа газет в углу прихожей. Помнится, долго не могла открыть входную дверь: какая-то тварь натолкала в замочную скважину спичек. На руках у меня сидели две привезенные с собой трехмесячные кошки, на плечах невыносимо болела голова с напрочь заложенными ушами, а за плечами болтались увольнение из пароходства, межреспубликанский обмен наследственной квартиры и рюкзак с колечком колбасы – мама положила перед самым самолетом.
– Сукаблянахуй убью, – сказали за стеной, и я поняла, что посадочный бардак с ушами кончился.
– Я сам тебя убью. Убью и играть к тебе не приду, – послышалось в ответ, и я поняла, что никогда не смогу сложить этот пазл самостоятельно.
Я расстелила на полу газеты, достала из рюкзака колбасу и разломила ее на три части. Мы с кошками поели и легли спать под мою куртку. Кошки грели с боков, снизу было тепло от перестроечных «Известий». Через четыре месяца квартирный обмен с Казахстаном станет невозможен в принципе, но я уже успею обзавестись парой пружинных матрасов и шерстяным одеялом, вырученным за утюг – утюгов у меня случится два.
Утром я выбросила традесканцию. Таз был нужен под кошачий туалет.
– Здрассьте. – На лестничной клетке стоял немного слишком яркий для утреннего видеоряда мужчина лет пятидесяти.
Его внешность можно было бы определить как семитскую, если бы не глаза, в которых было все, кроме тысячелетней печали. Руки он держал за спиной.
– Здрассьте, – сказала я.
– Я твой новый сосед, – сказал он. – Дядя Боря звать. В похоронном оркестре на трубе лабаю. Тум-тум-ту-тум.
– А почему новый? – спросила я, радуясь неожиданной победе над пазлом. – Вас раньше