Зина так и не кормила, не старалась даже, чтобы молоко прибыло. Посадили новорожденную на смесь. А в августе уже домой привезли.
Сказали всем, что в весе прибыла – а на деле убыла.
Соседки потянулись одна за другой. Поглядеть. Ребенок ребенком, видимо, откормила мать за месяц. Видно, что чахлая немного, кричит много, раньше срока ведь родилась. Для мира, не для матери.
А Татьяна как взяла на руки конверт розовый, взглянула на внучку и всё поняла… На Кольку похожая, ямочками его родовыми. Кто знал, отвернулся бы, в глаза не смог потом смотреть. А Павел и не видел, и знать не хотел.
Его, его доченька. Кровинушка. Наденька…
Но недолго так было. Жизнь всё равно своё берёт.
3. Сон – бегство
Вначале была тьма. Не та, пугающая и словно высасывающая душу и глаза, а добрая, тёплая тьма норы. Тьма материнской утробы. Было тепло, спокойно, сытно и казалось, что это счастье бесконечно.
Просыпался мир за тонкой гранью, который с каждым разом был все ослепительней и ярче.
Этот цвет назывался оранжевый. И музыка, еле различимая.
«Оранжевое солнце, оранжевое небо, оранжевая мама…» – именно это с годами отчетливей стала слышать я. Хватило первых семи нот, чтобы начать напевать даже во сне.
И весь мир тогда был похож на воронку.
И словно в эпицентре этой воронки находишься ты.
Взрослый? Сильный? Спокойный? Властный?
Этому нет названия и определения.
Словно ты и не ты одновременно. Потому что нет чувств. Никаких. Есть только путь из ниоткуда в никуда. И ты словно застрял где-то на половине, словно твой путь был прерван силой, которая сковала по ногам и рукам, велела быть здесь и сейчас. И это страшно, как выяснилось позже. Скользить во времени не как заблагорассудится, не чувствуя направления, где прошлое может быть будущим, а настоящее – прошлым. Только вперед, отсчитывая дни, изменяясь…
Чувствуя…
Чувствуя, что изменяешься. Чувствуя боль, голод, страх и пытаться его либо избежать, либо мчаться навстречу всепоглощающим чувствам. Но узнать это было можно, только родившись.
А пока я этого не знала. Даже не было ожидания, только знание того, что всё идет своим чередом. Временами воронка слабела, становилась пульсирующей чёрной дырой и тебя то выбрасывало за её пределы, то затаскивало обратно, в новорожденную тьму.
И самое интересное, это было знание того, что мир за пределами материнского чрева существует.
Мир был холоден, молчалив, в белых тонах и пах железом.
Тогда, в первый раз, когда ослабла воронка, я стояла невидимой тенью рядом с трясущейся от страха женщиной. Её бледное, крепкое тело в белой сорочке, с завязками на спине. Посреди металлического стерильного мира.
Холод, синие губы, расширенные зрачки.
Нежные рыжеватые волосы.
Я коснулась их, а ей подумалось так ярко: «Ветер…»
В мир