заточении и освобождении. Слушая его проповеди о целомудрии и миролюбии, сочли за помешанного бродягу и нарекли сумасшедшим. Слыша ругательства, он не печалился, но глубоко скорбел потерей музы, которая давным-давно ушла в горний мир. Никто не мог утешить сего странного человека, никто не хотел приютить странника, не ведающего, какой нынче год от Рождества Христова и в какой стране он находится. Тем паче не мог объяснить, кто он и с какой целью явился к ним, потому что и сам мучился всевозможными вопросами касательно его жизни.
В дальнейшем его лицо не оттеняли тени скорбных дум, ибо он истово молился о музе, и обо всех тех кои ушли в мир иной. Казалось, что в жизни творца благословленной бессмертием не происходило ничего существенного, о чём можно было бы повествовать подробно. Люди по-прежнему сторонились сего незнакомца, гнушаясь его отсталостью в плане приспособления к непрестанному прогрессу цивилизации. Впрочем, он сам был свидетелем того, как оные империи угасали, достигнув величества построенного на костях и лжи. Люди обходили стороной того, кого нельзя было убить, либо ранить, бессмертие творца выражалось не в сверхъестественной регенерации, а в невидимой духовной защите противостоящей и заслоняющей его от любых нападок, называющейся миролюбием. Воинствующие люди пытались умертвить творца, но их мечи ржавели и ломались, стрелы и копья переламывались, затем иного вида изобретенные орудия убийства попросту не выстреливали. Мужланы всех мастей ощущали слабость в руках своих, и не могли ударить его. И раз люди не могли избавиться от него, не могли заставить его не проповедовать им истину, то вскоре вовсе перестали замечать сего человека, который говорит о добродетелях, не стареет и всё кого-то ждет. Но не смерти он ожидал, но встречи с Богом. Он желал и окружающих людей подготовить к пришествию Спасителя, однако не все прислушивались к его речам о Боге, ибо все жили своими мелочными суетными жизнями из поколения в поколение. Поэтому творец оставил упование и обратился к своей душе, именно её приготовлял к сретению. Так он стал странником, который странствует по миру, созерцая мир своей души. Он нигде не мог отыскать себе пристанища, всюду его изгоняли, предавали забвению само имя его. Никто не мог запомнить черты его лица, ибо отцы не рассказывали о нём своим сыновьям, отчего цепь знания и памяти со временем разрывалась.
Творец обрел бесстрастие, он мог бы познать всё мирское, но познавал лишь духовное, мог бы царствовать над всеми, но был последним среди всех, столь ничтожным, незаметным в глазах людских. Он мог бы овладеть всем, что видели недреманные очи его, но нестяжательство избрал для себя, потому не имел ничего, окромя одежды и посоха. Не нуждался в еде, в тепле, не нуждался ни в чём материальном. Стремясь к смиренномудрию, никого не осуждал, безропотно наблюдая за людьми, испытывал радость или жалость к ним. Радовался добродетелям и сожалел о грехах. Ничто не ускользало от его прозорливого взора. Души, словно жемчужины, все настолько уникальные и различные, волновали разумение творца, потому вскоре