пропела проходившая мимо старушка:
– Вздравствуйте, люди добрые!
– Мы ещё найдём тебя, – пообещали они и утекли в соседний вагон: пение старушки послужило для них сигналом.
А ко мне вместо них несмело подскочил сударь: благородство повадок выдавало в нём его – сударя – с головой. И он имел заступ за поясом – а значит, право зарыть меня, где мы только того пожелаем!
– Я всё видел, сударь, примите мои соболезнования, сударь, примите мои соболезнования. Примите же! Примите мой скромный дар в виде соболезнований! Вы ждали иного, признайтесь, сударь, честно, если вам знакомо это понятие – честь, вы ждали мешочка с золотыми дукатами? Да фиг тебе, перебьёшься! Не дождёшься! Не дождёшься! – так на мажорном аккорде закончил он свой трагический монолог.
Прослезившись, я ответил, что честен, потому что невинен.
– Скажите, сударь, видимо, вы – цуцундр? – не отставал от меня сударь, трижды сплюнув при слове «цуцундр» через левое плечо.
– Ещё какой. Хотите доказательств? – так отвечал я, давно привычный к тому, что физиономия моя не внушает людям доверие.
– Я верю, верю, – закудахтал сударь, подмигивая то мне, то – своему заступу. – Никак, зарыться желаете? Так я и понял. И денег, наверное, нет? А бесплатных зарывалушек не бывает! И разрывалушек не бывает бесплатных! Но я могу предложить вам работу, – он перешёл на шёпот. – Должность хорошая и престижная – цуцундр отпущения. Вас будут наказывать вместо других – поставят в угол, объявят выговор, распекут на планёрке, выпорют, в конце концов. «А что же истинные виновники?» – спросите вы. А они от угрызений совести будут повышать свою продуктивность невиданными ранее темпами – всё задумано тонко, осталось только тонко исполнить. Подработаете – и ко мне, а уж я-то вас обслужу!
– Достойная и нужная габота, – я согласился, сразу загоревшись, и тело моё снова зарумянилось от предвкушения публичной порки (и даже множества порок!). – Когда и где мне можно пгиступить?
Сударь благородными жестами одной руки указал мне где, а благородными жестами другой руки – когда; в этих его жестах сквозила гордость за меня и мою новую должность.
Но тело моё уже вновь побледнело, я передумал зарываться, ибо вспомнил о своём непогашенном долге: меня ждали в другом вагоне – в котором скрылись укорявшие, а также упрекавшие меня друзья. Я должен был доказать им, что я – не такой, я – не сволочь, я – не паскудник. И я вежливо отказался от контракта, который уже разложил передо мной сударь, но вагон покинуть не смог: меня окружил мужчина.
– Караул, караул, я сегодня утонул – не в болоте, не в реке, а в стакане молоке! – пел он задушевным голосом, изображая из себя хоровод. – Смотри, смотри, – вдруг зашептал он мне, резко оборвав пение.
И смотреть было на что.
– И эх-ха, и эх-ха, дорогами успеха! – так восклицала прекрасная, хоть и в годах дама, возложив с помощью двух добрых сударей свои белёсые в зелёных жилках ноги на поручни. – Налетай, пока даю!
Старушка,