Не знаю, будет ли ещё медаль-то?
– А по какому у тебя четверка?
– По рисованию.
– Ну! Это серьёзно. Могут и не дать. Как пить дать – не дадут. Может… взятку предложить? – тихо проговорил Ларик. Настя вытаращилась на него и смотрела, пока он не прыснул, не выдержав её наивной и возмущенной им серьёзности.
– Фу ты! Ларик, ты вообще уже…
– Неужели поверила?
– Нет, но…
– Поверила, значит, в мою испорченность. А я тебе сюрприз приготовил, ты обещала выполнить мою просьбу, если я правильно номер билета угадаю. А я угадал.
– Какую просьбу?
– Так это,… поехали на чертовом колесе, что ли, покатаемся. На карусели. Ещё куда-нибудь сходим, там раньше комната смеха была… последний же экзамен сдала? – Ларик смотрел, как Настя мрачнеет и грустнеет.
– Ты мне об этом сюрпризе сказать хотел дома у тебя?
– Да нет вообще-то. Но и об этом же можно подумать?
– А о чём ты хотел сказать?
– Да я хотел тебя покатать просто, куда захочешь, туда и поедем.
– Точно? Ты не врешь? – глаза девочки засветились какой-то надеждой.
– Точно. Хочешь куда-то?
– Да. Только это место, – Настя потупилась, как бы не решаясь сказать.
– Да говори. У нас ещё два часа до званого обеда.
– Я на кладбище к папе хочу съездить. Я уже год там не была. И мама на родительский день не была у него. Могилку надо прибрать. Там и веник у нас есть. То есть был… наверное. И грабельцы детские мои… маленькие, – неуверенно добавила она, глядя на то, как изменилось лицо Ларика. Что-что, а на кладбище сегодня он никак не планировал ехать. Но слово не воробей. И Настька, как в воду опущенная, стоит.
– Так поехали. Ты там ориентируешься? – он ободряюще взглянул на девчонку.
– Да, квартал третий, вторая дорожка. Там памятник приметный есть такой. Я всегда находила.
–Ну, лады. Кладбище, так кладбище.
Большие, давным-давно посаженые тополя были бы настоящим лесом, если бы не их строгие ряды, заваленные их же сучьями, легко ломающихся от порывов ветра, самых распространенных и быстрорастущих дешевых деревьев. Железная пирамидка, покрашенная голубой краской, с красной звездой на вершинке – вот и всё, что осталось от Петра Алексеевича, командира разведроты, отчаянного красавца, смельчака и весельчака, пока осколок не попал ему в глаз и не застрял там, в черепной коробке, мучительно царапая и разрушая мозг. И сейчас его любимая дочка, старательно обтирала пирамидку от пыли, от стручков тополиного пуха, застрявшего в лучах красной звездочки, подметала облезшим старым веником площадку внутри оградки и о чем-то шепталась с отцом. Ларик отошёл подальше, чтобы не смущать её, и только видел, как шевелятся её губы, то улыбаются, то кривятся в попытке сдержать слёзы. Он отвернулся.
Этого никто не должен видеть – это святые минуты.
– Ларик, я всё закончила, можно ехать. Хорошо, что мусору немного. Кто-то и дорожку промел около папы, –