был на вахте, жена вела с ними переговоры. Возвращаясь из Тюмени, я позвонил ей:
– Ну что у тебя там, заждалась, наверное? Я лечу домой.
– Ты летишь домой как? – спросила она, – Из Тюмени в Москву?
– Да.
– И я вылетаю в Москву завтра. Записывай адрес. Равилю выделили машину, – обыденно сообщила она сногсшибательную новость.
На четырех крыльях (два самолета и два моих), с огромным рюкзаком грязной одежды и немытый сам, я прилетел в Москву. А через три дня блестящий, новенький ВАЗ-2106 уже стоял у дома Равиля, дурманя прохожих запахом нового салона. Но проблема: машина – собственность Мустафина Равиля, и продать он ее мог лишь по истечении года, а доверенность на вождение машины в первый год можно выдать только человеку с московской пропиской, доверенность же иногороднему разрешалась в исключительных случаях и по специальному решению суда.
Оставалось уповать на "исключительный случай". Но наши доводы о том, что у хозяина нет прав, а я фактически живу в Москве, что я однажды спас ему жизнь, и он готов мне сделать подарок (уж не помню, что еще мы выдумывали), на суд впечатления не произвели. Пришлось мою "нулячью шестерку" с упоительным запахом салона поставить временно у Равиля на даче под огромной сосной, шишки которой, падая, оставляли вмятины на крыше автомобиля.
И тогда я пошел на первое преступление во имя ВАЗ-2106. С помощью ювелирного и граверного инструмента, а также яйца и картошки, в гараже моего друга Саши мы изготовили генеральную доверенность, весело сверкающую свежей печатью. Вооружившись ей, я на всякий случай все же уговорил Равиля вместе перегнать автомобиль в Ростов. При встречах с гаишниками, надо и не надо (а, не надо – хозяин рядом) я демонстрировал свою доверенность, аккуратно запаянную в потертый целлофан, чтобы хуже просматривалась.
Вопрос задавали обычно один: "Не просрочена?". Затем смотрели внимательно и: «Поезжайте». Качественно мы исполнили документ! В Ростове, постепенно наглея, я стал ездить по доверенности уже "в полный рост", хотя мой московский номер часто привлекал внимание и, обнаглев вконец, отважился выехать в Карачаево-Черкессию. И тут, как выражался в детстве мой сын: "Правду тебе говорю, честно говорю, правда, честно так было", останавливает меня группа офицеров-гаишников. От нее отделяется лейтенант и, отдав честь, представляется:
– Добрий ден, летенант Чантиев, докумэнт, пожалста.
– Пожалуйста, – подаю я права и техпаспорт.
– Даверенност ест? Фамилий разный, потому вопрос.
– Конечно, пожалуйста, – говорю.
Он внимательно ее рассматривает и, неожиданно для меня, в задумчивости произносит:
– Печат какой-то кривой, непонятный.
– Да ладно тебе, – говорю с замиранием сердца. – Всем прямой, тебе кривой.
А сам мысленно рисую себе грядущий кошмар: "Ну всё, приехал!»
Тут, откуда ни возьмись, подскакивает уазик с огромным толстым подполковником внутри, самым главным гаишником республики, наверное.