и одинокой, несмотря на приют у Эллы. Ведь и сегодня, в день рождения, совпавший с моим отъездом в Москву, он накрыл такой богатый стол, подстать большой компании, и пригласил одного меня. Наверно некого, а может не лежала его душа больше ни к кому, ведь и я после банкета покину его, и он останется один. А теперь, по Владимир – единственный гость на моем дне рождения по прошествии наверно трех десятилетий с того дня рождения, я задумываюсь о своем предстоящем юбилейном, оглядываюсь вокруг, и оказываюсь в пустоте – и мне больше некого пригласить, некому накрывать стол. Правда, далеко и задолго до юбилея случалось, что таким же единственным гостем на моем празднике был тоже Владимир.
––Ах, где ты, Владимир! Ты один в моей памяти, кого бы я хотел видеть перед собою в день рождения, и, конечно, маму. – А ее уже нет на земле шестнадцать лет. Хорошо было Владимиру – нашел, кого пригласить, наверно я был ему по душе, а может изо всех я был просто чуть теплее для него.
Я поглядывал на часы, беспокоясь о рейсе, Владимир меня успокаивал:
––Успеем.
Но потехи час истек, мы вышли, я сел в такси, а Володя вернулся в ресторан. При посадке в самолет возникли вопросы из-за плакатов. Стюардесса не могла никак решиться пустить меня в самолет, и дело дошло до пилота, который внял моим объяснениям и распорядился поставить плакаты в грузовом отсеке. В полете тубус промерз и выносил я его, одев перчатки.
Случалось, Владимир приглашал меня погулять. Начинали в каком-нибудь кафе, чаше всего тут же, рядом с его домом, в «Зэлта руденс». Володя был экономным человеком, и мы рассчитывались каждый за себя, несмотря на громадную разницу в доходах рыболова и инженера. Потом шли в другое, третье кафе, и, в конце концов, оказывались в малой «Риге». Я выпивал осторожно, Владимир же по целой, и к концу вечера он был куда как более хорош, чем я, и я превращался его провожатого. Но Володя упирался:
– Едем «Юрмалу»!
Не ближе и не дальше. И это уже под дворовой аркой его дома. Я его отговариваю, беру под локоток, обнимаю, клоню в сторону лифта. В борьбе удается втолкнуть Владимира в лифт, и я довольный убегаю под его крики из кабины
– Вернись, едем в «Юрмалу»!
Ухожу и вспоминаю этот взморский ресторан в Дзинтари, где мы были с Володей. Сидели на втором этаже открытой решетчатой веранды. Мы видели всю улицу Турайдас с гуляками к морю и обратно, и они нас тоже видели. Видели наши головы, поднятые руки с рюмками, и наверно глотали слюнки, воображая закуски. Напротив, за нашим же столиком сидел моряк загранплавания– категория моряка более высокого уровня, чем рыболова Володи, поскольку его труд оплачивался валютой, реализуемой коврами, сбываемыми на нашем берегу втридорога. Сидел не один, а с мартышкой. – Не подумайте, читатель, что я обзываю его некрасивую подругу, – нет. Сидел с настоящей мартышкой – обезьяной, с длинным хвостом, печальными глазами с нависающими надбровьями, в довольно облезлой шкуре. В общем – с очень противной. Ему же она была мила и забавна, он говорил ей тост, выпивал, макал кусок сахара в остаток в рюмке, и давал его мартышке. Та хватала, лизала и проглатывала. Мы застали матроса в хорошем подпитии, да и мартышка уже хорошо нализалась, была весела и скакала с плеча матроса на пол, а с пола