открыл глаза и поморщился – резкая боль в затылке и одышка напомнили ему о вчерашнем коньяке. Пробудили его два весьма раздражающих звука: фамильные часы с кукушкой, доставшиеся ему по наследству от троюродного дяди из Житомира, и мерзкая трель дверного звонка, последний подарила ему тёща. И если кукушка должна была вот-вот заткнуться и исчезнуть еще на двенадцать часов в своем “механическом дупле, с шестеренками”, то неизвестный визитер за дверью явно не собирался униматься и продолжал настойчиво трезвонить в дверь.
“Интересно, а самца кукушки зовут Кукух, Кукушок или, может быть, Кукушкин – отец всех кукушек? Или этим тварям вообще самцов не полагается?” – с этими глубоко научными мыслями, достойными Стивена Хокинга (простите нас, аквариумные рыбки) и традиционным глубоким вздохом Жданский влез в шлепанцы, возрасту которых позавидовали бы сандалии римского легионера, времен ранней республики и поплелся к двери. Глазок в двери был, но при установке его закрутили “наоборот”, соответственно, картина в глазке была перманентна, вне зависимости от визитера – блоха на тарелке.
Евстахий, как и положено интеллигенту, разбирался в высоких материях, но был далек от реального мира и бытовой суеты, поэтому обнаружил это значительно позже и долго проклинал власть, допускающую такие бесчинства по отношению к своим гражданам, даже хотел писать письмо мэру города, но потом подумал про коррупцию в вертикали власти в целом и в ЖКХ в частности, да и плюнул на это дело.
Открывая, с обильными мысленными проклятиями, обитую дерматином дверь, он ожидал там увидеть кого угодно: предвыборных агитаторов, свидетелей Иеговы или даже Вилену Вениаминовну, старушенцию из квартиры этажом ниже, которая любила заходить к Евстахию за солью и попутно рассказывать, как хорошо управлял страной Андропов и какой бардак сейчас. От этих рассказов Евстахия морально пучило и начинал зудеть пах, причем так, что его тянуло яростно почесать оный. Но, внутренний интеллигент сдерживал низменные порывы Евстахия, а также заставлял воздержаться от прочтения лекции мерзкой старухе о прелестях проживания в современном либеральном обществе и о кровавых преступлениях коммунистического режима. Вместо всех этих людей коим он желал долгой и мучительной смерти, на лестничной площадке он обнаружил Настасью Аполлоновну, пребывающую в состоянии крайнего раздражения.
Последний раз он ее видел в таком состоянии, когда она забирала его с поэтического вечера у драматурга Леерзона. Они тогда ожесточенно спорили о музыкальных предпочтениях, затем спорили о прелестях итальянской граппы и болгарской ракии, кою они дегустировали, а потом еще бог весть о каких прелестях. Всю дорогу до дома Евстахий горланил военные марши, пытался из окна авто знакомиться с женщинами, стоявшими на светофоре, а под конец чинно срыгнув на резиновый коврик таксиста и с чувством полностью выполненного долга, уснул.
Отпихнув помятого и все еще сонного Евстахия, Настасья Аполлоновна вихрем ворвалась в квартиру, сразу же направившись на кухню, где, как подсказывала ей бабье чутье, можно было сразу же найти следы вчерашнего преступления. Обнаружив на столе