ак что теперь мне приходится находиться один на один с такими сложными вещами, как сломанные предметы и тупые ножи. От отца мне и достался этот нож, ну как мне, скорее всего он просто его забыл, а теперь и не помнит даже о нем. Но чертовски приятно от мысли, что оставляя его в этом доме, отец думал именно обо мне, о моем приближающемся совершеннолетии и об этом чертовом ржаном хлебе, который я так и не смогла порезать. Хотя, я точно даже не знаю, помнит ли отец обо мне. Последний раз я его видела вчера, когда смотрела на себя в зеркало. Мать всегда говорила, что я его копия. А так как я ни разу его не видела, приходится просто в это верить. Я часто смотрю на свое отражение. Улыбаясь зеркалу, улыбаюсь отцу.
Уже одиннадцать вечера, а я все еще не поела, просто потому, что не могу ничего себе приготовить. Я из тех людей, которым проще поесть в кафе или порезать себе вены. Однако делать это таким ножом займет всю ночь, а мне еще сегодня нужно встретиться с моим другом. Спасибо папе, благодаря его уходу из дома, сегодня я не покончу жизнь самоубийством, с таким ножом ни приготовишь, ни умрешь.
Я не собиралась убивать себя, как это делают нелепые зумеры. Им просто скучно жить в век тотальной слежки и вседозволенности, в них никак не может разгореться бунт- важнейший элемент взросления. В период наивысшего эмоционального разрыва отсутствие ринга для выплеска энергии является убийственным периодам в жизни человека. Наши отцы брились и качали мышцы, праотцы курили траву и занимались групповыми утехами, прапрадеды основали целое коммунистическое государство в угоду своим псевдогуманистическим желаниям, а нам остается слушать грустную музыку и тыкать вилкой в вену.
Моя мать всегда умела выбирать продукты и мужчин-первые плесневели уже через пару дней, вторые сбегали раньше, не успевая сгнить. У меня было несколько отчимов и несколько неприятных стычек с голыми мужчинами в маминой спальне, на коридоре, в ванной, в моей кровати.
По дороге к месту встречи стараюсь не смотреть вокруг. Это здание я уже видела и это видела, а даже если и не видела, где-то в городе стоит точно такое же, которое я точно уже видела. В этом здании я родилась, в этом здании родились все мои одноклассники и мамины одноклассники, и одноклассники нашей бабушки и далее по списку. Из этой школы выгнали мою бабушку, спустя некоторое время и мою маму, теперь вот жду, когда и мне небо улыбнется.
Этот обветшалый город наводит на меня тоску, истоптанные дороги просят забыть этот путь и начать новый. Но когда ты рождаешься в городе, подобном этому, твоя судьба предначертана. Отсюда не уезжают. Здесь рождаются, учатся, женятся и умирают, твои похороны оплатят деньгами из-под матраца, которые собирал ты годами. Здесь ты живешь ради похорон. В местном похоронном бюро «Солнышко» есть скидка на двойное место на кладбище, нужно просто прийти, показать штамп в паспорте и минус 25 процентов от стоимости земли вам гарантировано. В таких городах не популярна, избитая донельзя, фраза: «В чем смысл жизни?» – здесь обычно задаются вопросом, как правильно сказать: твое время уходит или твое время уже ушло.
Уже на подходе к месту встречи вижу силуэт моего друга Эрика. Его не исчисляемый рост и пышные кудри выделяются на фоне всего этого банального кошмара и серых, едва заметных, жителей. Когда я вижу его, улыбка сама появляется. Я прячу ее. Улыбка – признак слабости, не улыбаться -единственное волевое решение, которое я могу себе позволить. Прячу улыбку – появляются слезы. Это слезы радости, у меня их вызывает только Эрик, его фотографии и его запах.
В некотором роде Эрик для меня синоним слова добро. Но не то добро, где ты приносишь свою жизнь в сакральную жертву и потом дяди в рясах тебя канонизируют, а спустя некотрое время ты начинаешь мироточить, а скорее такое простое, народное и немного наивное добро. Детское и искреннее непонимание некоторых злых поступков, безнадежная вера во все хорошее против всего плохого и в справедливость. Гуляя по ночному городу, Эрик поздоровается с полицейскими, а я убегу.
–Смотри, что у меня есть! – Эрик показывает бутылку газировки, наполненной наполовину черной жидкостью.
–Бутылка?
–Нет же, Сара. Это ямайский ром, мой отец привез его мне из Китая.
–Твой отец знает толк в ямайцах.
–Попробуй, это вкусно. Как новогодние леденцы.
–Во-первых, я не люблю алкоголь. Во-вторых, твой отец точно бы не хотел, чтобы я к ней прикасалась. Они же все еще проверяют твой телефон в поисках переписок со мной?
–Да, но я их удаляю.– твердо ответил Эрик.
–Какой ты находчивый.
–Ты же пила на прошлой неделе водку, которую принесла та девчонка в школу.-подметил он, криво посмотрев в мою сторону.
–Пила. Мне было противно. Я пила и плакала. Инъекция против злых людей.
–Куда пойдем, Сара?
–Пойдем туда, где еще не были.
–Но мы были везде. Бруднесс маленький город.
–От этого-то и тошно.
И мы пошли. Я поглядываю на его руку. На его большую мужскую руку. Он, наверное, умеет точить ножи. Мне бы это не помешало. Луна светит прямо на меня, освещая мое уродливое веснушчатое лицо.