выдавать пособие, в котором будет сказано, что ребенок это не средство достижения ваших целей, а самостоятельная единица. В нем будет сказано, что ребенок нужен только тогда, когда родители перестали быть закомплексованными подростками. Кто-то должен был вручить один томик моей матери перед моим появлением.
Глаза Полин залились слезами, верхняя губа трясется, а нижнюю они старается утихомирить зубами. Она шмыгает носом и от слез, и от порошка, кладет голову мне на плечо и плачет. Я глажу по ее длинным черным волосам, прижимая ее к себе, мне самой охота плакать, тем более, что дурманы делают свое дело. Она не плохая, она просто очередная жертва закомплексованных подростков в дряхлых телах.
–Я хожу сюда, потому что здесь мне рады. Здесь, а не дома.
–Я тоже. Но тебе 13 лет, Полин, тебе могут навредить.
–Пускай, хуже не будет. Почему ты ходишь сюда?
Я снова вру ей в глаза, говоря, что в 13 лет ты еще ребенок.
–Раньше все было лучше, раньше все было проще.– неожиданно говорю я. Действие той дряни начинает сказываться на моей откровенности.
–Раньше – было раньше, тебе просто не хватает смелости это признать.– сказала Полин, взяв мое лицо в свои ладошки.– Не номинальное сейчас виновато в этом, а твоя собственная трусость. У тебя есть страхи?
–Да. Страх посмотреть в зеркало и увидеть себя настоящую, повзрослевшую. – твою мать, это дрянь работает лучше, чем эликсир правды. – Мне не вернуть больше никогда ту звонкую яркость детского лица, но я должна гордиться собой, каждой морщинке и вмятине ,каждым прыщиком. Мое лицо это вовсе не досадный привет из прошлого, а своего рода галерея принятых мной решений, свершённых действий. И поступков.
И проступков.
2.
Она вбегает в женский туалет на втором этаже своей школы и отбрасывает колпачок ярко-красной помады. Она красит губы по кругу, пока помада не ломается и не падает на пол. В изрисованном помещении тишина, лишь жадное дыхание смиренной и скромной Сары оглушает эти кафельные плиты.
Она залезает на раковину и расцеловывает зеркало, отражающее маленького забитого монстра, юную, исковерканную красотой девушку, затем плачет. Смеется. Рыдает и растирает по своему детскому лицу маленькой рукой слюни, сопли и слезы, смешивая их с маминой помадой. Смотреть на себя она больше не хочет, слезает с раковины и садится под нее. Дыхание становится ровным, пульс слабым, мысли чистыми.
Голова гудит, словно некий юный умелец сидит рядом и настойчиво играет на тромбоне прямо в мое левое ухо. Он дудит, дудит и будет дудеть, пока все сосуды в моих глазах не разлетятся к чертовой матери. Отражение в зеркале пугает, но я привыкла. Мне уже не знакомо чувство, когда при взгляде на отражающие вещи не становится стыдно или неловко. Сейчас, к примеру, я стою в женском туалете, все мое лицо изрисовано губной красной помадой. Как стыдно, как стыдно.
Порой у меня бывают своего рода припадки. Я не больна, я просто наркоманка. Мне было одиноко в детстве. Свою панацею я нашла в маленьком косяке, который я выкурила за школой. Тогда шел проливной дождь