никогда не станешь полноправным гражданином. Да, отпущенники тоже могут разбогатеть и даже занять кое-какие посты в государстве. Но такой человек, как бы высоко он ни поднялся, все равно будет отпущенником. И про него всегда будут помнить, что когда-то он был рабом. Возможно, для греков, евреев или каких-нибудь азиатов это не так и страшно: для них главное – обеспеченная сытая жизнь. Но для римлянина это – несмываемый позор. Я имею в виду, для настоящего римлянина, по духу, а не только по крови.
Так что я приготовился умереть, но сохранить свободу. Удручало то, что в этом случае отец останется неотомщенным. Но с другой стороны, как знать, что вызовет у него большее недовольство – то, что я не сдержал слово, или то, что я предпочел рабство честной смерти? Зная отца, я был почти уверен: приди я к нему отпущенником, он бы и разговаривать со мной не стал. Пускай даже ни одного из его убийц в живых не осталось.
Вот о чем я думал, сидя в той яме. После полудня к нам бросили еще одного беднягу. Сам не понимаю, зачем он им понадобился. Старик в изорванной тунике, весь покрытый язвами и струпьями. Да еще к тому же, как скоро выяснилось, глухонемой.
Фракиец, отпихнув старика ногой как можно дальше от себя, ухмыльнулся:
– Уж за этого-то они целое состояние получат. Совсем, видать, дела у них плохо идут, раз даже таким никчемным товаром не брезгуют.
Старик что-то помычал, потом долго ворочался, отчего туника почти сползла с его костлявых плеч, обнажив гноящиеся нарывы, и наконец затих.
– Вы что там, совсем сдурели?! – прогремел фракиец, задрав голову к решетке. – А если у него чума или еще что похуже? Хотя одни боги знают, что может быть хуже! Мы же тут вместе с ним сгнием!
– Не шуми, – послышалось сверху. – До завтра посидишь, ничего с тобой не случится… Или ты целовать его надумал?
Раздался грубый хохот.
– Смотри, дурак, хозяин тебе голову оторвет, если такого раба, как я, попортишь! – крикнул фракиец.
– Или заткнись, или я тебя в колодки – и к столбу. Посидишь денек на солнцепеке, глядишь, и притихнешь!
– Вот ведь мерзавцы, – проворчал фракиец, опасливо поглядывая на свернувшегося калачиком старика. – Чтоб ему пусто было.
Я не понял, к кому относятся эти слова. То ли к надсмотрщику, то ли к старику.
– Воды хоть дай! – гаркнул вдруг варвар так, что у меня заложило уши.
Остаток дня прошел в томительном ожидании и редких перепалках фракийца с надсмотрщиками. Когда жара спала, я попытался встать на ноги, чтобы хоть как-то размять затекшие от долгого сидения мышцы. В тесноте я нечаянно наступил на старика, и тот, промычав что-то, постарался забиться еще дальше в угол.
– Да сядь ты, – сказал фракиец. – Гимнастикой заняться у тебя время еще будет. Целый день за плугом походишь или киркой помашешь – враз разомнешься. А то и мечом на арене размахивать придется. С виду ты шустрый, может, какой-нибудь ланиста тебя и купит.
Не скажу, что от этих слов я повеселел. Неужели он все-таки решил