Сразу не скопытилась, чего ж теперь о смерти думать. Ты еще нас всех переживешь, болезная!
– Спасибо, Саша, за слова твои ласковые, – интонация ехидства проступила из уст знахарки. – Вы меня под локотки аккуратно приподнимите. Та-ак. Олена, смотри. Наконечник стрелы видишь?
– Да, бабуля. Он из спины, считай, на вершок вышел.
– Вот и хорошо. Саша, у тебя сил поболе, обломи его. Только помни, что остальная стрела во мне торчит.
– Не боись, старая, я мигом, не больно и без анестезии.
Со стороны бабкиной спины послышался звук ломаемой сухой рейки.
– Ой!
– Все, все, Брячиславовна, вот наконечник, – Сашка продемонстрировал окровавленный наконечник печенежской стрелы.
Отдышавшись, старуха, глянув полными слез глазами на Сашку, молвила:
– Теперь резко выдерни сам черен.
– У тебя, Брячиславна, выпить чего есть?
– Я потерплю уж как-нибудь.
– Да нет, я для себя. Чтоб в руке твердость была.
– Я тебе, лайдоку, щас такого зелья налью, чтоб руки были твердыми, как камень, а в портах естество в мякиш превратилось.
– Ну коли шутишь, по-оехали… – Сашка схватил черенок стрелы обхватом и резко дернул.
Бабкино сознание провалилось в небытие, из раны хлынула кровь.
– Ленка, дальше уж ты сама, Сувор тебе поможет. Пойдем, Людогор, улов поглядим, глядишь чего интересного узнаем.
Горбыль вместе с Людогором вышли из избы. У коновязи стояли привязанные к ней три пары лошадей. Трое наворопников, оживленно о чем-то болтая, не обращали внимания на тела татей у себя под ногами. Один тать был связан кожаными ремешками по рукам и ногам, лежал, монотонно поскуливая на одной ноте. Тело второго распростерлось, раскинув руки, лицо выпачкано кровью, между широко открытых глаз аккуратно торчал арбалетный болт.
Горбыль подошел к бойцам, спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:
– Говорил о чем-нибудь пленный?
– Батька, дык мы эту падаль и не спрашивали, – за всех ответил Ослябь.
– Поставьте его на ноги. Сам поспрашаю.
Сильные руки вздернули живого татя кверху, поставив его перед сотником. На его бледном лице, испачканном грязью, еще непросохшей после дождя, виновато бегали глаза, не желая остановиться и взглянуть в лицо стоявшему перед ним человеку.
– А скажи мне, чмо болотное, кто ж ты у нас будешь? Трут или Умысл?
Осознав, что кривичи знают их имена, разбойник совсем скис, если бы не было больно, откусил бы себе язык, чтоб только не общаться со страшным лысым воином, по повадкам и внешнему виду явно варягом. Так ведь больно, а боли он боялся всегда.
– Ну? – взял татя за плечо рукой, сжав его, будто клещами.
– А-а-а! Я – Умысл. Трут вона, дохлый лежит. Это он в бабку из лука стрелил.
– Ага, а ты, значит, вроде как и ни при чем, просто погулять вышел. Так, что ли? Ну-ка, парни, снимите с него рубаху, оголите до пояса. Раз этот козел говорить не желает, надо будет его маленько помучить.
– Скажу! Скажу! Все скажу!