не Божья ли это воля. Гарфилд никак не ожидал, что в него выстрелят в этот день. Он полагал, что несет людям добро – может быть, даже действует от лица Бога. Но эти две пули вызвали у него вопрос: «Мой Бог, что это?»
Все это было похоже на очередную проповедь отца Макнами – он часто делал исторические экскурсы. Но почему среди ночи? Из-за виски, что ли?
– «Теперь Артур наш президент!» – завопил Гито. – Лист салата слетел-таки с бутерброда и приземлился на стол, оставив на нем горчичный след. – Артур был вице-президентом в то время. Затем Гито потребовал, чтобы его арестовали. Впоследствии он утверждал, что Бог выбрал его, чтобы изменить ход истории.
Отец Макнами откусил еще один здоровенный кусок бутерброда, прожевал его и проглотил.
– Вы напились? – спросил я.
Ночная лекция была слишком насыщена эмоциями, даже для отца Макнами.
– Отставные ирландские священники никогда не напиваются. Виски лишь развязывает нам язык, – ответил он и, подмигнув мне, продолжил: – Тогда мало что знали о бактериях и занесли своими немытыми пальцами заразу в раны Гарфилда. Из-за этого он умирал медленно, долго и мучительно. В конце концов его перевезли на побережье Нью-Джерси.
Слово «побережье» напомнило мне о моем сне, о том, как мама провалилась в глубокую дыру под настилом. «Синхронистичность?» – подумал я.
– Когда Гарфилд умер, жена его якобы воскликнула: «О, за что мне эти страдания?»
Отец Макнами сделал паузу, чтобы прикончить половину бутерброда. Слизав горчицу с пальцев, он сказал:
– На суде Гито поносил судью и присяжных и, похоже, не сознавал, что его ждет казнь. Он считал себя героем и был уверен, что новый президент помилует его. Законники спорили о том, достаточно ли он здоров психически, чтобы предстать перед судом. Ясно, что он был ненормален, тем не менее его судили и казнили.
Поняв, что это конец истории, я кивнул – на то, чтобы сказать что-либо, у меня не было сил.
– Тебе не хочется говорить, да? – спросил отец Макнами.
– Три часа ночи, – сказал я, посмотрев на часы, стоявшие на микроволновой печи.
Он кивнул и быстро доел бутерброд.
Я не уходил, так как это было бы невежливо.
Прикончив бутерброд, он поднялся, похлопал меня по плечу и сказал:
– Спи спокойно, Бартоломью.
Я послушал, как он поднимается по лестнице, затем тоже поднялся к себе и снова лег.
Лежа, я думал о президенте Гарфилде и его убийце, а также о том, как мама падала в бездонную яму и на глазах старела. Я задавал себе вопрос: не было ли тут какой-то связи?
Когда первые лучи солнца заглянули в окно, я почувствовал тяжесть в голове, потому что провел почти всю ночь в размышлениях.
Я принял душ, оделся и приготовил завтрак.
Отец Макнами сначала отказывался есть приготовленный мною завтрак, сказав, что он не хочет, чтобы я обслуживал его все время, и что ему самому следовало бы готовить себе, но я возразил:
– Я всегда готовил для мамы, так почему я не могу готовить для вас? К тому же, когда я занимаюсь этим, я меньше переживаю