со мной на аплодисменты!
Но лучше вернусь к автобиографии, мы приближаемся уже к ее последней главе. Подходит к концу 1955 год, я готовлюсь к премьере «Травиаты». Репетиции совершенно вымотали меня, потому что некоторые мои коллеги отлынивали от работы, особенно тенор Ди Стефано, который никогда не приходил вовремя. В вечер премьеры нам пришлось ждать его несколько часов, потому что ди Стефано, – как он сам объяснил нам с невинным видом – не мог петь раньше полуночи.
Умирая от усталости, мы спели премьеру и после того, как нас всех вместе вызывали несчетное количество раз, я вышла перед публикой одна, по приглашению маэстро Джулини и Лукино Висконти. Ди Стефано покинул театр, демонстративно хлопнув дверью своей гримуборной. На следующий день он уехал к себе на виллу в Равенну, и накануне второго спектакля мы остались без тенора. К счастью, Джачинто Пранделли любезно согласился ввестись на эту роль, и нам удалось (незаменимых нет) сыграть все спектакли.
Я забыла сказать, что незадолго до премьеры «Травиаты» мне начали приходить анонимные письма (я тоже их получаю – это, увы, не является исключительной привилегией Тебальди), предупреждавшие меня, что я буду освистана. И все же, к моему изумлению, никто не нарушил ни первого, ни второго преставления, и я очень обрадовалась неожиданному перемирию. Но они лишь применили военную хитрость, чтобы расставить ловушку поопаснее. И вот на третий вечер, как только я запела «Gioir»[43], до меня донесся какой-то шум на галерке. Застигнутая врасплох я чуть было не прервалась на полутакте и пришла в такое бешенство, что от зрителей, я думаю, это не ускользнуло. В тот вечер (а в зале присутствовали многочисленные критики, которых тоже предупредили анонимными письмами и звонками, что надо прийти меня послушать, потому что «их ждет развлечение»), я сама попросила – и я не боюсь в этом признаться – чтобы никто из коллег не выходил со мной на поклоны. Я хотела, чтобы публика ясно и нелицеприятно высказала мне свое мнение и публика выразила его благотворным шквалом аплодисментов, который затушил мою ярость.
В сентябре, после небольшого перерыва на отдых, во время которого я напряженно работала над записью пластинки, я спела в двух спектаклях «Лючии» в Берлине, после чего, как и в прошлом году, отправилась в Чикаго на открытие сезона – в программе стояли «Пуритане», «Трубадур» и «Мадам Баттерфляй», которую я никогда раньше не пела. Вечером после последнего спектакля «Баттерфляй» произошел один из самых прискорбных инцидентов в моей карьере. За год до этого в Чикаго синьор Багарози подал на меня в суд, и я, чтобы враги не донимали меня во время спектаклей, попросила добавить в контракт особый пункт о том, что дирекция театра обязуется оградить меня от любых неприятностей до конца моих выступлений. Последним спектаклем «Баттерфляй», которую в виде исключения возобновляли уже в третий раз, закончился мой сезон в Чикаго. Но когда я вышла на поклоны, перед аплодирующим залом, за кулисами уже обсуждали – и у меня