мохнатое, как и у его отца, да упокоится его душа в стране теней…
– Отец-то… не дождался тебя… – устало обронила она.
– М-м-м?. – спросил он с набитым ртом.
– Помер отец твой. Еще прошлым летом. От лихорадки. Никогда не болел, а тут…
Элиша кивнул годовой.
– Не дождался тебя, – повторила мать, глядя в одну точку. – Всё звал, звал тебя в бреду. Не знал, на кого печь оставить.
– Гори она ясным огнем, – пробормотал Элиша.
– Сосед просил, просил, да я не пустила в нашей печи работать. Думала, вот, вернется Элиша, сам начнет горшки обжигать…
Элиша иронически взглянул на мать и ничего не ответил.
– Ну, ты как? – робко спросила она. – Думаешь домой возвращаться? Или как?
– Чего? – с возмущением воскликнул он. – Да ты что, сдурела, мать? Домой? – он покачал головой. – Драпать мне отсюда надо! Поняла? Дра-пать!..
«В Армению, – думал он, старательно пережевывая жесткое мясо, усыпанное специями. – К старику Фаддею. Отогреюсь за зиму у кузнеца Вартапета и под боком у его женушки… Грех с такою не согрешить… Грешен, грешен я перед тобою, Господи. А как же без греха? Не будет греха, не в чем будет и каяться. А без покаяния не видать нам царства небесного…"
«А дальше? – билась в мозгу затаенная мысль. – Что же дальше? Тебе уже сорок три. И мало осталось лет до той поры, пока не призовет тебя Господь твой пред лице свое. И спросит он, учитель веры моей – где ученики твои? Что полезного сделал ты в этой жизни и для чего жил? Для чего лгал другим и себе самому, что страдал во славу мою, что тебе до нее?» – и чем старательнее он гнал от себя подобные мысли, тем настойчивее они являлись ему.
Осторожным движением мать пригладила его уже изрядно поредевшие волосы на темени, и Элиша, уткнувшись ей в плечо глухо зарыдал.
Глава III
Ты поступаешь не так, как человек свободного и благородного происхождения. Ты действуешь так же, как раб, Сосфен. Раб достоин своего господина.
Крик петуха пробудил обоих.
Кирилл открыл глаза, быстро и нервно огляделся и снова откинул голову и смежил веки, пытаясь догнать обрывки улетевшего с сна. Значит все это был только сон. Прекрасный и солнечный кошмар. Стук дождевых капель его подсознание воплотило в дробный перебор копыт, запахи лошадиного пота и навоза пробудили в нем воспоминания о любимом жеребце Сайке, а лежалое сено, на котором он спал, подарило упоительные ароматы трав весенней степи. Он мчался и мчался по безбрежному полю, подгоняя коня гортанными выкриками, и всё гнался за чем-то неуловимым, за каким-то туманно-зыбким облачком, которое ему во что бы то ни стало требовалось догнать. Неожиданно оно остановилось, стало приобретать пугающе-знакомые очертания. Конь захрапел и заржал, становясь на дыбы, напуганный запахами гниения и видом истерзанной человеческой плоти, Он висел на кресте, вывернув шею в агонии нестерпимой муки. Лица Его нельзя было разобрать под шапкой спутанных волос. Но Кирилл