и прочее. Когда же Миша садился за виолончель, начиналось настоящее волшебство. Мне казалась чем-то абсолютно невероятным, способность его извлекать подобные звуки из-под лакированной деки этой гипертрофированной скрипки. Учителя наши, зная о таковых наклонностях Миши, только разводили руками, мол, каждому свое.
Был один только учитель, не вписывающийся в эту идиллическую картину. До сих пор не могу взять в толк, каким образом ему вообще удалось оказаться в доме И-ских? Хотя, если вдуматься, обнаружишь, что ответ-то как раз под носом. Этот учитель наш по географии, Степан Гаврилович, был просто-таки гоголевским или даже щедринским типом подхалима и проныры. Было ему уже за пятьдесят, но и тени солидности в этом престарелом хлыще не обнаруживалось. В доверие к Валентину Сергеевичу он, видать, втерся благодаря грубой, но и весьма изощренной лести. О, на этой смазке Степан Гаврилович мог пролезть куда угодно, хоть в игольное ушко, прихватив с собой верблюда, нагруженного скопленным барахлом! Впрочем, барахла у него скопилось не так уж и много. Как выяснилось позже, любил Степан Гаврилович кутнуть.
Этот вот Степан Гаврилович и оказался единственным моим мучителем. Как и всякий порядочный истязатель, все свои силы он направил против моей души. Ни разу не случалось мне получить наказания линейкой или же розгами. Тем не менее, неизвестно, отчего именно пострадал бы я больше. Степан Гаврилович откровенно брезговал мной, в глаза называл "кухаркиным сыном", высмеивал самым подлым образом любую ошибку, закравшуюся в мой ответ, ругал меня выскочкой и велел "целовать ручки у Мишеньки за его ангельское терпение к смерду", иначе не миновать бы мне "горяченьких". Перед Мишей же Степан Гаврилович заискивал, был приторно-ласков и любезен.
Само собой, делалось все так, чтобы я видел ласку и вежливость в отношении Миши, а Миша видел мои унижение и беспомощность. Очевидно, по плану Степана Гавриловича таким образом у Миши должно было сформироваться положительное мнение о наставнике, которое он непременно доложит папеньке.
К чести Миши, скажу, что ничего подобного не случилось. Мишу лишь в самом начале повеселила манера Степана Гавриловича обращаться со мной, чего никак не могу поставить ему в вину, ибо, как уже говорилось, я преизрядно допек Мишу своими внезапными и неуместными, но неумолимо верными ответами на уроках. Очень скоро я увидел, что Степан Гаврилович откровенно противен Мише. И дело было, конечно, не во внешности старика. Хотя тут было отчего отворотиться: вечно сальные длинные седые локоны с пролысинами, из которых торчат трупного цвета уши, нос, подобный подгнившему овощу, мелкие бусинки глаз со странным недобрым огоньком и вечно змеящиеся губы. Но вряд ли именно это смущало Мишу. Противна была вся манера Степана Гавриловича. Я видел, что от тех моральных истязаний, которые мне доставались, Миша страдал чуть ли не столько же, сколько и я. Лишь странное чувство благородства и уважения (несмотря ни на что!) к учителю не позволяли ему пойти и наябедничать отцу.
В