скрыты в самых сакральных местах нашего бытия. Они гнездятся в самых глубинных уголках самой нашей сущности. Оттуда, из самых потаённых уголков нашего сердца, исходит сине-зелёный луч надежды. На глубоко подсознательном уровне, наша сущность точно знает, что никогда не уходит навсегда. И прежде всего, надежда – в вечном возвращении. Когда кончается путь, обязательно должен начинаться новый. Но это уже из области трансцендентальной метафизики.
Прошу прощения Иннокентий Ефремович, за свой несколько надменный тон, и за то, что отнял у вас драгоценное время, и, хотя наш разговор только начался, я всё же вынужден отклонятся. Мне, до убытия необходимо посетить одного мудрого старца, и я боюсь не застать его. С этими словами он крепко пожал руку профессора, и быстрым шагом направился к выходу.
Иннокентий Ефремович ещё долго стоял у окна, размышляя над нежданным гостем и его пронизывающей нигилистической по форме, футуристической по содержанию, и самой глубокой по сути, философией. Этот странный гость не выйдет у него из головы до конца его дней. Каждый раз, когда он будет сталкиваться с продуктами прогресса, он неосознанно будет задумываться, смотря на всё это с новой искривлённостью своего сердца. В старости, осознав с расстояния всё то, что произошло тогда в его кабинете, он поймёт, что именно тогда, в университете, его некогда чистое сердце заволокло туманом, его некогда прямая дорога начала менять свою прямолинейность, и в последующем заводила его в такие дремучие леса, и в такие пустыни, о существовании которых он прежде и не подозревал.
Висталь вышел из университета, и шум города вернул в бренную реальность, его душу. Он снова словно вынырнул из очередного глубокого водоёма в кричащую чайками поверхностную действительность. И перепрыгнув через парапет, направился к главной улице города. Он знал, что на окраине этого города живёт известный мудрец, чья мудрость сопоставима с мудростью библейского Иова. Он зашагал по залитым Солнцем узким тротуарам, взяв курс на север, решив пройти через весь город пешком. Нет, он уже не испытывал тягостных мук мыслителя, стремящегося к недосягаемой истине, не страдал от пошлости, недалёкости и низости людей, он любил их такими какие они есть, и не обвинял их ни в чём. Ибо знал, что по большому счёту от них, от их мифического в своей сути произвола, на самом деле мало что зависит. Он лишь хотел ясности собственного взора, и собственного разумения. Он жаждал высшего удовлетворения собственной природы, удовлетворения самых возвышенных душевных потребностей, для которых в этом мире было так мало возможностей. И чем реже такая возможность брезжила на горизонте его воззрения, тем сильнее становились его стремления. Хотя, он хорошо понимал, что искать твёрдую незыблемую надежду в этой безнадёжной жизни, такое же неблагодарное занятие, как искать абсолютную истину. Но мы не оставляем попыток в этом направлении и веками стремимся, как к одной, так и к другой. И почти никогда не осознаём, что найди одну, и вторая не заставит