Бельё развешано и сушится, холодильник скоро будет затарен. Я наклонила голову к спинке стула и прижалась к ней щекой.
Дома пахнет едой, и кошка каждый вечер ждёт хозяев. После обеда приятно будет отдохнуть. Потом я проснусь, и подруга сделает нам чай, и мы опять будем умиляться кошке, очень красивой и ухоженной. Может быть, посмотрим расписание в кино и вечером спустя два часа окажемся на месте, в общей компании. Дальше меня довезут до дому, где под мантры я забудусь долгим и крепким сном.
Ты перенимаешь повадки города, этих кошек, живущих самих по себе. Для меня это так. Москва сжимает время, и поначалу я не могла перестать удивляться, как наступает вечер и по итогу я ничего не успеваю сделать. В Петербурге всё тянется, прожевывается, оно как бы под весом, который никак не упадёт, потому что особое поле спасает. Но дикое напряжение чувствуется всегда. Если я спала в Москве, то часами, если работала – так же. В Петербурге я исчисляла процессы в минутах, как следствие он был в мелочах, оказывавших сильное влияние, а здесь я ощущала общий поток.
Я была замечена каждым домом в северном городе, каждого видела, и я что-то себе думала, а потом это переносила в будущие мысли. За пять лет во мне потекли петербургские каналы. И уж где-где, а там на улицах кошки бродят и отдыхают стаями, особенно в районе десятилетки.
Я всё крутила прутом и думала про себя разное, о пробках, например. Ну да, такие были, и они походили на то, как я ехала полтора часа в автобусе с Новочеркасской до Театральной. Да, так из Химок мы добирались до первого Садового кольца за два часа. В пробкахмосковскихводителей и пассажиров кормили. Между машинами расхаживали продавцы с огромными коробами, которые были упиханы эскимо. И многие брали мороженое, и я брала, а в Петербурге я бы просто продолжала смотреть уставшим взглядом на фасады домов и мостики и никакого эскимо с потрескавшимся шоколадом во всех местах мне не предложили бы. Вообще, с переездом даже жизнь на площадке моего этажа стала в принципе жизнью.
Рядом с лифтом над кнопкой вызова висел календарь, и кто-то из соседей каждое утро вёл счёт дням, я поставила перед собой цель – как-нибудь обязательно успеть первее неизвестного жаворонка. Чуть поодаль к общему балкону вёл коридор, и не обычный, а ставший для всех квартир на этаже зоной полнейшего пофигизма. На площадке поставили стол и два стула, а-ля Прованс. На столе спала пепельница, забитая горой окурков, и я диву давалась, каждый раз проходя к открытому балкону, чтобы поприветствовать Москву – закурились мои соседи, однако. Над столом висела простая акварель с изображёнными на ней полями под Милле, и в общем место казалось приятным. Часто я встречалась в лифте с одной закавказской бабушкой. Она всегда рада была меня видеть, и от встречи к встрече повторялось следующее: старушка первая нажимала на кнопку своего этажа, потом я. Бабуля старалась увидеть номер моей высоты, но ей никак не удавалось это сделать, чёртова близорукость, и тогда, с тяжёлым вздохом подъезжая к себе, она спрашивала:
– Высоко живёте?
– Высоко.
После некоторой паузы я добавляла:
– И мне это нравится.
– Самое