Посейдона, из воды торчали обитые бронзой тараны затонувших трирем. А от прибрежных скал и до Хризополя, и от Хризополя на несколько миль в сторону Никомедии – резиденции бывшего цезаря Востока – на зеленых холмах Вифинии темнели трупы легионеров поверженного августа. Сам же Валерий Лициний ожидал своей участи в заточении в Фессалониках и, оставшись без свиты и без резерва, мог теперь только и набрать из брошенных под стенами Хризополя двадцатитысячную армию верных покойников.
После краха ненавистного всему Востоку так высоко взлетевшего сына дакийского простолюдина Империя окончательно воссоединилась под пурпурной мантией Констанциев. О тетрархии и о клятве Диоклетиана чтить своих соправителей, которую давали четыре цезаря Империи шестнадцать лет назад в Карнунте на алтаре Митры, мог сейчас говорить только самоубийца. Да и благосклонность Митры не нужна Флавию Валерию Константину. Он давно уже украсил свой златотканый штандарт христианской монограммой Видения Пылающего Креста: «Сим победиши!».
Лициний, лишившись диадемы и царского пурпура, ел чечевицу, пил гнилую воду и молился богам. А в Антиохии на бегах, устроенных сенатом в честь победы Константина, еще расплачивались монетами с его венценосным изображением с одной стороны и Юпитером, держащим глобус, с другой. Но сколько бы ни взывал из тюремного подземелья Валерий Лициний к Юпитеру, он явно уже от него отвернулся: глобус для Лициния оказался слишком тяжелым.
В праздничной тунике с позументом и вытканными по подолу цветами и ромбами, в венке с вплетенной в него алой лентой, с реденькой надушенной бородкой и влажным взглядом Элпидий походил на загулявшего друга жениха, бредущего поутру с богатой свадьбы. Он вышел из дома Панатия, своего приятеля по цирковому союзу зрителей и собутыльника на всех мало-мальски интересных пирах, куда после того, как Ямвлих уединился у себя в Дафне, зовут пофилософствовать всех его бывших учеников. Чтобы не пропустить бега, Элпидий еще с вечера приехал из Селевкии, где оставил на время красильню отца и только начатые комментарии к «Алкивиаду», который он так же, как и халкидский теург, считал вступлением в первую десятку диалогов Платона.
Он прошел из Старого города от подножия Сильфия узкой улочкой Стеклодувов в тени акведука, мимо форума Тиберия с высокой статуей императора и Нимфея, наполненного чистой родниковой водой, о которой поэты говорят, что она подобна вину, смешанному с медом. Элпидий хотел, было, освежиться этим нектаром, но, с усмешкой подумав, что с утра ему уже хватит, вышел на главную улицу Антиохии.
С обеих сторон широкой мостовой на целых две мили – от Восточных и до Золотых ворот вдоль всей улицы стояли величественные статуи императоров, тянулись красивые высокие портики с двумя рядами колонн из золотистого известняка и розового гранита. И этот золотисто-розовый легион состоял из трех тысяч колонн. Богатые дома выходили на улицу Трех Тысяч Колонн своими дверями, и от этого она казалась сплошной обжитой колоннадой. А на всем ее протяжении между колоннами, богами и цезарями, как гигантские