дурных манер у богатых горожан, в чьи дома он частенько нанимался учить азам наук их нерадивых сынков, Каллиник бывал со знакомцами неумеренно заносчив. Остроносый, как дятел, с закрученными в спирали волосами, он напоминал одновременно Носача Овидия и блудницу из сирийского квартала. Разговаривая на ходу с учеником, за которым еле плелся старый раб-провожатый, грамматик едва не выронил из-под мышки книгу, когда на него налетел философ.
– Радуйся, славный грамматик Каллиник! – взметнул как-то неискренне руку Элпидий. – Гляжу, у тебя новый ученик?! Даже в праздник ты остаешься тираном над бедным школяром и мошной его родителей.
– А ты, Элпидий, судя по твоему разудалому виду и запаху, уже успел стать тираном над целым кратером вина. Не так ли?
Элпидий с благодушной улыбкой кивнул.
– Одного только я не могу понять. Что ты здесь делаешь, у ипподрома? – желчь распирала Каллиника. – Неужели ты, Элпидий-философ, променял перо на петушиный хвост? Или же случайно надел в бане такую вот расписную тунику, как у твоего дружка Панатия?
– Нет, это Панатий постоянно крадет в бане мою тунику, – отшутился ученик магистра.
– Тогда засуди банного сторожа за этот петушиный гребень, – Каллиник кивнул на ленты, вплетенные в венок философа.
– Я так и сделаю, – парировал Элпидий. – Но я не считаю зазорным стоять за тот цвет, который делали мой отец и дед. А они слыли богами индиго и пурпура. И, к тому же, лихими крикунами на ипподроме. И если бы ты, Каллиник, чаще ходил на бега, то обратил бы внимание на то, что я всегда сижу на тех же рядах, где и все красильщики.
– Увы, это только ты знаешь толк в красках, – грамматик ехидно улыбнулся. Он-то знал, что Элпидий, несмотря на то, что он сдал в аренду и помещение, и ремесло, до сих пор состоял в селевкийской коллегии красилен.
Философ перевел влажный взгляд на мальчика.
– Тебя как зовут, ученик великого Каллиника?
– Либаний, – сказал мальчик негромко.
Элпидию показалось, что в его больших удивленных глазах навернулись слезы.
– А, юный племянник славного декуриона Панолбия?! Что, и тебя нисколько не интересуют бега, мужественные возницы, красивые лошади? Твой дядя – настоящий олимпиец! Он так любит бега, что сам вызвался получить венок и жезл распорядителя на следующих Олимпиях.
Мальчик потупил взгляд и смущенно ответил:
– Нет, я люблю голубей.
– Вот простая душа! И только-то? – деланно удивился философ.
Либаний покосился на своего учителя и сказал:
– Еще мне нравится Гомер.
Элпидий наклонился к Либанию, ленты его чудные упали на голову мальчика – и он шепотом спросил:
– Так сколько же кораблей привел Одиссей к стенам Трои?
– Двенадцать носов, горящих пурпуром и охрой! – выпалил ученик.
Теперь в его глазах действительно стояли слезы, но это сияли слезы радости.
– Всего-то?