позолоты темнело эбеновое дерево. Музы со своими черными носами выглядели комично. Окажись здесь пересмешник Менипп – он бы точно не оставил этого без внимания и заметил бы, что у муз пошла мода пудрить носики сажей, или что они из любопытства суют носы уже и в кузню Гефеста. Юный ученик теурга смотрел сверху на гадарские просторы и думал о том, что благословение старых богов, от которого отрекаются христиане в своих Евангелиях, лежит на этой щедрой земле, как позолота на статуях спутниц Аполлона. Он думал о том, что когда позолота сойдет на нет или ее сдерут богохульники и музы превратятся в обыкновенные черные деревяшки, – тогда навсегда и уйдут боги с этих красивых холмов.
Элпидий вспомнил о наказе учителя купить бальзам и спустился по ступеням театра. Чтобы попасть на базарную площадь, ему следовало пройти две-три улочки. А на них уже вовсю кипела жизнь. Четверо рабов несли носилки, и впереди бежали оборванные мальчишки, вопя:
– Благородный Анастазий! Благородный Анастазий! Навстречу им бежали другие оборвыши и кричали:
– Несравненный Нектарий! Несравненный Нектарий!
Торговцы зеленью толкали перед собой тачки. Почтенные матери семейств, укутав свои огромные бюсты в дорогие римские паллы и греческие талары, величаво шествовали за покупками, поминутно бросая через плечо язвительные замечания своим рабам, несшим за ними пустые корзины. Точильщик скрежетал камнем, распевая непристойные песенки, на которые матроны фыркали и еще больше поносили своих рабов. Пекарь в грубом кожаном фартуке нагружал хлебами корзину разносчика, а рядом, в кузне, купец с ужасным аравийским акцентом сбивал цену за подкову для своей расковавшейся лошади.
Перед самой площадью Элпидию преградил дорогу смуглолицый сириец во фригийском колпаке, выдающий себя за мага. Заговорщицки подмигивая, он предложил юноше всего за две серебряные монеты продать секрет любовного заклинания, склянку с приворотным зельем и магический амулет, раскрывающий тайну каждой женщины. Он не отставал от ученика теурга до тех пор, пока Элпидий не показал ему свой амулет с Сераписом, спасающим от стрел несчатий, не дунул в лицо и не сказал самозванцу:
– Абрасакс! Един Зевс Серапис!
Только юноша отделался от сирийца, как тут же перед ним, будто из-под земли, с крокодильими улыбками выросли игроки в кости, предлагающие верный выигрыш, а следом за ними – до тошноты надушенные мальчики, тоже со своими предложениями.
На большой прямоугольной площади, отгороженной от зданий мраморными колоннами, стояли высокие жертвенники с полустершимися надписями, по которым только и можно было разобрать, что они посвящены каким-то героям. А в тени колонн в портиках шла торговля. Блестели на солнце красным лаком миски, блюда, кувшины, амфоры, словно картины или скульптуры, подписанные монограммами горшечников. Стояли длинными рядами грубо тесаные барельефы восточных божеств. Торговцы благовониями, зазывая покупателей, мазали руки матронам