работа, и ты ощущаешь её почти физически… Так, например, я вспомнил, что когда-то занимался литературой, и решил поработать консультантом книжного магазина. Сперва, конечно, приходилось нелегко: я работал с такими текстами, которые не всегда можно было понимать буквально. Когда попадалась научная литература, у меня мозги закипали… Я ведь, как и ты, гуманитарий. Наверное, эти усилия и помогли мне восстановиться. Помню, когда я читал один роман…
– Какой? – взволнованно спросила мундиморийка.
– Название у него было дурацкое – «Солярис»… Так вот, я был у себя в мансарде, и делал кое-какие пометки. Внезапно меня как будто ослепило – и тут же появились обрывки воспоминаний: какая-то вечеринка во дворце, нарядные гости, принцесса, Харальдюф… За этот изначальный кусок цеплялось всё остальное. Теперь я понимаю, что связи между клетками мозга способны восстанавливаться даже после лазера.
Флисиор умолк и посмотрел на часы. Прошла только малая часть местной ночи.
– Не знаю, насколько вообще верны эти умозаключения, – усмехнулся Флисиор. – Понятия не имею, как это работает, хотя мне, впрочем, теперь не важно. Учёные напишут ещё немало трудов по этому поводу… Наш маленький меценат, к примеру, тоже интересуется этой темой.
Хельмимира слушала, стараясь ничего не упустить; откровение Флисиора потрясло её до глубины души. Впрочем, в ту ночь зумбулянин не сказал больше ничего интересного. Заболтавшись, он стал говорить о «маленькой патронессе»; из его рассказа Хельмимира поняла, что Флисиор и хозяйка дома когда-то имели связь. Мундиморийка почти не удивилась: из всех обитателей усадьбы именно Флисиор переписывался с покровителями и доносил новости до остальных. Свои послания он маскировал под «письма дядюшки» и изъяснялся кодовыми фразами. Его, в отличие от Хельмимиры и студентов, не преследовали власти – зато сам он боялся прошлого и хотел спрятаться от него подальше.
После своей ночной исповеди Флисиор, казалось, стал избегать Хельмимиру ещё больше. Его теперь совсем не видели за столом; иногда Стефания беспокоилась, всё ли с ним хорошо.
– Не волнуйся, – отвечала Хельмимира. – Он погружён в творчество.
В свободное время Хельмимира тоже пыталась написать хоть несколько абзацев – и всё не могла найти в себе силы. Весь энтузиазм шёл на освещение комнат и готовку, а остальные душевные порывы сжигала тоска об Исааке.
Каждая вылазка за продуктами напоминала шпионскую операцию. Иногда на Хельмимиру находили припадки мучительного страха за тех, кого она оставила на Джоселин-Белл-Бернелл. Чтобы не оставаться наедине с собой, мундиморийка искала общества студентов. Пытаясь хоть как-то заинтересовать ребят, она предложила им тексты, которые привезла в сумке. Произведения так понравились молодым людям, что они даже поставили сцену из «Пигмалиона» в общей гостиной. Хельмимира была единственным зрителем пьесы. Она думала о том, что не вся молодёжь ещё отупела из-за Программы Всеобщей Дебилизации. «Возможно, у империи даже есть достойное будущее», – рассуждала