нажаловался, что я у него «Брегет» украла.
– Зря отказала. У них денег что листьев по осени в Юсуповском саду. Жениться бы не стал, но обеспечил бы до старости. Выгнали?
– Я сама ушла. Только сперва в полицию заявила.
– На Долматова? И что ж полиция? Неужто тебе поверила больше?
– Поверила. Вернее, поверил. Один. Он за день часы у ростовщика нашел и Долматову-старшему предъявил. А потом сказал, что ищет горничную.
Зина улыбнулась, опустила глаза. Катя с трудом сдержала ответную улыбку, покачала головой:
– Из гувернанток в горничные. И что новый работодатель? Рыцарь? Молод, хорош собой, честен и благороден, неприличных предложений спасенной девице не делал? Или она ему? – Зина покраснела, а Катя снова расхохоталась. – Ай ты скромница! Женат?
– Нет, – тихо пробормотала Зина.
– Так чего ж ты теряешься? Раз на Мойке квартирует, стало быть, не бедствует. Смотри, упустишь – наплачешься потом. Близок будет локоток, да зубок короток. А женишь его на себе – и сама будешь горничных нанимать. Только таких хорошеньких не бери, – снова залилась смехом Катерина. Бедная Зина уже и не рада была встрече. Катя как будто прочла ее мысли, только, вложенные в Катины уста, звучали они как-то нехорошо и даже пошло. – Как звать-то хозяина?
– Кос… – начала было Зина, но тут же осеклась и поправилась: – Константин Павлович.
Катя серьезно, прищурившись, посмотрела на подругу детства и вдруг снова показала белые и ровные зубы, растянув губы в улыбке.
– Ах вот как… Значит, Костя… – протянула она, весело глядя на Зину, и довольно кивнула. – Вижу, учить-то тебя не надо. А ведь какой скромницей была.
– Перестань, пожалуйста, – уже со слезами в голосе попросила Зина, не решаясь поднять глаза, боясь, что проницательная Катя прочтет в них еще что-нибудь сокровенное. Но та и сама уже поняла, что перегнула палку, и погладила дрожащую руку подруги.
– Прости. Просто хочется, чтоб у тебя все лучше в жизни вышло, чем… Чем это бывает.
Зина промокнула глаза и благодарно улыбнулась:
– Теперь ты. Рассказывай. Про маму, про себя, все-все.
Катя достала из сумочки коробочку с пахитосками, вложила одну в белый костяной мундштук, дождалась от официанта огня, сделала глубокую затяжку и выдохнула белое ароматное облачко в сторону Зины. Та рассмеялась, разгоняя ладошкой дым, на несколько мгновений скрывший от нее лицо собеседницы. А когда пелена рассеялась, на нее смотрела уже не Катя Герус, двадцатилетняя красавица и хохотунья, а взрослая женщина с грустными и усталыми глазами. Зину так поразила эта мгновенная метаморфоза, что она, забывшись, так и замерла с поднятой рукой. Катя молча курила, время от времени смахивая отгоревший столбик табака в синюю фарфоровую пепельницу, щурилась и глядела на Зину, будто решая, стоит ли продолжать беседу. Наконец, докурив, она нерешительно постучала уже пустым мундштуком по жестянке с пахитосками, коротко кашлянула в кулачок и хрипло выдавила:
– Мама умерла…