сказала растерянно Сандра, – вы словно нас на Луну посылаете.
– Дальше. Гораздо дальше, милая дева.
– Но я всё-таки надеюсь, что мы не очень долго будем блуждать в лабиринтах сознания?
– С вашими птичками всё будет в порядке.
– А разве я спросила о птичках?
– А разве обязательно спрашивать, для того чтобы тебя услышали?
Тут только Пётр Александрович понял, что и он ничего не рассказывал о своих юношеских грёзах: ни о космодроме, ни о чём другом, к чему сейчас апеллировал Катаев. Но вопросы задавать уже было поздно. Профессор только сказал, что «поговорим по пути» и каждого из участников «Звёздного симпозиума» накрыл фиолетовым покрывалом. Только Сандре он положил салатовую тряпицу на уровень сердца, Георгию – синюю на горло. Петру и Людмиле – по маленькой серебряно-фиолетовой пирамидке поставил на лоб. Все были в наушниках, мастер зажёг благовония, погасил свет.
Музыка, запах, кружащий голову, тепло, идущее от кресел… вихрь…
И ощущение знакомого пути. Широкое пространство коридора полусферой. Белая, словно в холодильной камере, ледяная «шуба», но холода нет. Только скорость. Плавное скольжение вверх. Вверх от оставленной черной маленькой точки, загущённой до плотности физического тела.
«…Когда дух сходил к физическому плану – он инволютировал. Но так он обретал опыт плотного мира. Когда же разбуженное одухотворённое сознание поднимается к своему истоку, оно эволюционирует, вобрав весь опыт. Вы – не тело. Вы – свет. Белый цвет, преломляясь, даёт семицветную радугу. Вы, спустившись вниз, обрели семь тел – это ступени. Ступени вашего падения станут ступенями вашего восхождения…»
Что-то ещё звучало у каждого в ушах. Но это было общее напутствие. А дальше – у каждого своё.
Гоша увидел красивый трёхэтажный особняк, увитый плющом. «Это мой дом», – удивился он, но очень спокойно и без всплесков было это удивление. Он как будто прошёл в одну из комнат и увидел массивные старые альбомы. «„Мама“, „Детство“, „Отец“», – прочёл он. И понял, что это его архив. Он радостно подумал, и радость эта опять-таки, была очень спокойна, что сможет, наконец, узнать, кто его отец, увидеть его лицо, прочесть его историю. Но любовь к порядку потребовали от него системного чтения. Он открыл первый альбом. Там были мамины стихи, история маминых чувств – не сюжет, а именно состояние её души. «Но мама не писала стихов», – подумал Гоша, и тут же сам себе объяснил, что это ненаписанные мамины стихи, это летопись её души. Ещё «читая» первый альбом, он уже предвкушал второй, где могли бы оказаться неизвестные детские фотографии, а потом – отец…
У Георгия была интересная особенность – он никогда не рвался к желаемому, любил предвкушать, медленно приближаться, ожидать.
Вот и сейчас больше всего он хотел именно к третьему альбому, но всё листал и листал первый, и оторваться не мог от образа матери, казалось, такой сдержанной, но на самом деле оказавшейся такой порывистой, но пережатой.