возьмем кого-нибудь из наших. У нас блестящие операторы!
– Ничего не могу сделать. Это условие Национальной академии кино Франции.
И тут я узнал, что фильм, который должен был снимать Вадим Юсов, закрыли.
– Освободился лучший оператор мира, Вадим Юсов, – сказал я Константину. – «Андрей Рублев» смотрел? Неужели даже для него ваша киноакадемия не сделает исключение?
– Ладно, узнаю.
На следующий день Александров спросил:
– Юсов не будет возражать, если рядом с его фамилией в титрах будет стоять фамилия французского кинооператора?
– Будет, – сказал я.
– Другого варианта нет.
Юсов сказал:
– Бог с ней, с фамилией, пусть стоит. Главное, чтобы он на площадке не появлялся.
– Вы его вообще не увидите, это я гарантирую, – пообещал Константин.
И это обещание выполнил. Француза мы так и не видели, но во французском варианте его фамилия в титрах стоит.
С Вадимом Юсовым. 2010 год
Также не видели мы и художника Эммануэля Амрами, имя которого тоже стоит в титрах. А действительным художником-постановщиком на нашей картине был Дмитрий Такаишвили. С этим уникальным художником, по кличке Мамочка, мы с Юсовым снимали мой лучший фильм «Не горюй!».
Адью, месье!
Поскольку Юсов не видел натуры, мы с ним и Димой Такаишвили полетели в Израиль смотреть отобранные места. Саша Хайт остался составлять смету.
В Израиле нас ждал художник израильской студии, с которым мы в прошлый приезд отбирали места съемок. За три дня осмотрели все (Израиль маленький) и вернулись в Тель-Авив. Когда вошли в гостиницу, внизу в холле сидел Константин с переводчиком, поздоровался и сказал мне, что хочет поговорить со мной тет-а-тет. Вадим и Дима ушли. А мы с Константином и переводчиком сели за столик. Константин показал мне бумагу.
– Это письмо директору «Мосфильма» Владимиру Досталю. Он переведет.
Переводчик, потомок русских эмигрантов, перевел. В письме говорилось, что Константин отстраняет меня от постановки, потому что я ничего не делаю, хожу по магазинам и общаюсь с русскими и грузинскими евреями. И еще что я упрямый, грубый и что со мной невозможно разговаривать о деле, потому что я в ответ обижаю его маму. Потомок русских эмигрантов переводил все это с наслаждением.
За время этой поездки в магазине я был один раз, когда у меня порвались брюки, а его маму упомянуть мне хотелось очень часто, но я воздерживался. Хотя, возможно, в пылу полемики мог и упомянуть, случайно. Я сказал, что ему нет необходимости ждать ответа на это письмо, потому что, при любом решении, я на этом фильме больше не работаю.
– Эх, жалко, что сейчас не XIX век, я бы вызвал этого мерзавца к барьеру! – возмутился темпераментный Мамочка, когда я рассказал друзьям о своем увольнении.
– Пусть этот сын обиженной мамы нам сначала суточные заплатит! – сказал Вадим. – А перчатку потом кинешь.
Суточные нам заплатили.
– Вы идиот! – «бросил перчатку» Константину