что теперь не одна. И по правде сказать, радовалась, что ее одиночество скрашивает именно Каплер.
Он погасил карманный фонарик.
– Извините, Марина Андреевна, но нам придется посидеть в темноте. Это не для светомаскировки, а потому что я стараюсь экономить батарейку. Другой нету, со студии все до последней батареечки вывезли в Алма-Ату.
По шороху Марина поняла, что он уселся на пол возле дивана. Марина устроилась на диване поудобней, прислонившись к стене и натянув покрывало на свои голые ноги.
– Я и не знала, что студию эвакуировали. Пришла – а тут никого!
– Срочный приказ нашего вождя и учителя товарища Сталина. В данном случае я не против. Советское кино – столь могучее идеологическое оружие, что нельзя дать Гитлеру завладеть им. Сами видите – врагу ничего не оставили. В три дня разобрали все декорации, вывезли все оборудование. А заодно с ним и большинство наших с вами коллег отправились на товарняках в казахские степи. Как, знаете, перепуганные овцы бегут от грозы.
– А вы-то почему остались, Алексей Яковлевич?
– Лучше зовите меня Люся, Марина Андреевна. Сами знаете, что так называют все друзья. Мне нравится это имя, словно птица кличет: Люс-с-ся… Особенно хорошо звучит ночью. Днем оно кажется каким-то несолидным.
И они оба рассмеялись.
– Не захотелось участвовать в этом коллективном побеге. Как-то он мне претит. А может, все дело в моем дурном характере, постоянном чувстве противоречия. Да и в самомнении, конечно. Мне кажется, что здесь я смогу принести больше пользы, чем за тысячи километров от Москвы. Просто отчаянная самоуверенность!
Алексей Яковлевич пошевелился в темноте, разминая ноги.
– Ну, а вы, Марина Андреевна, – спросил он ласково, – что здесь делаете?
– Надеялась отыскать в костюмерной какую-нибудь одежду.
– Н-да…
– Да и просто крышу над головой.
Тут Марина ему поведала и о гибели своей квартиры, и о том, как почти месяц копала противотанковый ров с тысячами других женщин. Когда она об этом рассказывала, Каплер вновь зажег фонарик, осветив Маринины сложенные на груди руки.
Он всполошился.
– Покажите-ка ваши ладони!
Каплер осторожно завладел Мариниными руками. Осветил ее распухшие пальцы. В тусклом мерцании фонарика Маринины язвы выглядели еще ужасней, чем днем. Пузыри полопались, обнажив голое мясо. На тряпице, которой она кое-как обмотала кисти, засохла кровь. Ладони все потрескались, сочились кровавым гноем. Стоило Каплеру к ним прикоснуться, Марина застонала от боли.
– Да вы что, Марина Андреевна? Вам их надо лечить.
Марина спрятала руки.
– Ерунда, несколько дней отдохнут от лопаты, и все заживет.
– Зря вы так думаете! Сколько уж раз я видел подобные язвы. Если не лечить, начнется заражение крови. Можно вообще лишиться рук.
Тон был обеспокоенным, встревоженным. Каплер погасил фонарик, и Марина по звуку определила, что он встал на ноги.
– Я знаю, где