в небо из ледяного саркофага. Всё едино: мечтай, тоскуй, благословляй золочёную синь, звёздные россыпи, закатные взрывы, проклинай безучастный купол – небо останется небом, но до него нельзя дотянуться. Не только потому, что вмерзаешь во льды, не только потому, что падаешь в забытьё под стеклом на витрине. Небесный свод – обман зрения, слои атмосферы, температура которых не более совместима с жизнью, чем сон между гребешками и стейками из лосося, а дальше – вакуум.
И всё-таки небо остаётся небом.
Кромешный ужас. Мёртвый приятель видит гусеницу и любит гусеницу, но она для него не существует в той же мере, что он для неё.
Почему бывший попутчик и действующий преемник вплетён в застывшую реальность тени?
Потому что непростительно живой ходок за черту заточен под сотворение галлюцинаций и общение с оными? Потому что любимый враг – его личный морок, вызванный потрясением, ностальгией, иррациональной виной? Похоже на правду. Но тогда отчего за ним не таскаются иные фантомы? Кандидатов на умозрительном кладбище довольно. Даже если сузить круг до тех, кого он не просто хронически помнит, а патологически не отпускает, остаётся вопрос: где ещё одно привидение? Есть неуловимый флёр, синоним очевидности влияния, есть мутная пена, лезущая наружу из любой царапины, есть неизбежные встречи в подсознательном лимбе, привидения – нет. Диагноз не подтверждается. И всё же…
«Я случайно не перекрываю тебе выход?», – интересуется он вежливо и регулярно. Приятель ответствует отрицательно. С еле заметной амплитудой.
И вдруг – роскошный сюрприз, поразительное зрелище: мертвец блестит морёными глазами, ухмыляется возбуждённо и плутовато, внимая репортажу про фетишизацию изъянов, про ошалелый выпендрёж на обломках могущества, про горькое злорадство и тёмное будущее. Пепельные пальцы постукивают по дереву в такт адреналиновой раскачке: «сегодня нас, а завтра мы, сегодня мы, сегодня нас».
Речь замирает на полуслове, а раскачка не отпускает. Виновник переглядывается с типчиками на полярных табуретах. Оценивает картину со стороны. Усмехается: грозы морей… Все как один – фрондёры, заговорщики, без пяти минут повстанцы. Все как один – позёры, «взрывоопасные пустышки», незамутнённые эгоисты. Отрицательные герои. В каждом проступает нечто от привилегированного сословия, явно за дело лишённого привилегий. Пряди азартно сдуваются с глаз, кисти жаждут эфесов и пистолетов, но попутно проверяют, красиво ли драпируется шарф. «Сюда бы ещё персонажа с нейтральной полосы, со всей характерной патетикой: что ни жест – присяга», – думает он с неожиданным весельем, без кома в горле. – «И можно реставрировать династию, которой никогда не было». Детский сад, штаны на лямках. Кровища пузырями.
Призрачные абрисы размываются, доски под треногой прикидываются, что не сползали под уклон. Махровое безумие тянется по стойке нагой и зябкой полосой прилива. Присутствие справа