получить, а то и чего повыше.
Пока Лесков докладывал, я снял у него повязку с головы, которую Вовка намотал сам себе. Ничего особого страшного не было, большой шишак и рассечение. В это время до нас добрался Ширинкин. Увидев генерала, Лесков попытался вырваться из моих рук и вскочить, но я его удержал, а Евгений Никифорович, махнув рукой, мол, сиди, продолжайте, прошел дальше и ошарашенно застыл перед разрушенным мостом. Быстро забинтовав Лешему голову, я подошел к Ширинкину.
– Вот и предвидение беды, Евгений Никифорович, – тихо произнес я, глядя на то, как казаки с трудом взбираются на насыпь с трупами на руках.
Лицо Ширинкина, когда он повернулся ко мне, было бледно-серого цвета, будто от него отлила вся кровь.
Тимофей Васильевич, вы представляете, что было бы, если бы по распоряжению его императорского величества мы бы не поменяли составы, а в будку паровоза не посадили бы вашего лучшего стрелка-инструктора? – еле разлепляя губы, просипел генерал.
– Император умер, да здравствует император… Император Владимир Первый, – глядя перед собой, мрачно проговорил я.
Главный телохранитель вскинулся, будто бы его ужалили в одно место, а потом как-то весь сдулся.
– Ваше превосходительство, надо как-то этот мосток укрепить, а то с покойниками мы к вам не переберемся, – прервал наш разговор один из казаков.
Пока машинист поезда с кочегаром и казаками укрепляли переход через разрушенный мост, нам с Ширинкиным с трудом удалось заставить Николая вернуться в императорский поезд, мотивируя это тем, что на путях может быть заложен еще один заряд.
После того как император направился назад к своему вагону, я и Евгений Никифорович вернулись к мосту. Казаки к этому времени уже переправили на нашу сторону тела двух убитых.
– Вот этот был взрывником, – Леший указал на молодого человека лет двадцати, – а вот этот потом пытался что-то сделать с подрывной машинкой и стрелял из маузера. Двух других особо не рассмотрел, но показалось мне, что из военных. Когда я выстрелил во взрывника, они залегли, а к лесу бежали, пригнувшись и петляя, как зайцы.
Я смотрел на мужчину лет тридцати – тридцати пяти и ловил себя на мысли, что он мне кажется знакомым.
– А я его знаю, – услышал я за спиной голос подошедшего Кораблева и резко развернулся.
– И кто он, Николай Алексеевич?
– У нас в архиве он проходит как Толстый. Засветился в Германии среди революционеров русского происхождения еще в одна тысяча восемьсот девяносто третьем году. Кстати, в Швейцарии встречался с товарищем Степаном. Помните такого, Тимофей Васильевич? – задал вопрос коллежский асессор.
– Помню, хорошо помню, – с недоброй усмешкой ответил я начальнику агентурной части Дворцовой полиции. – А имя и фамилия у этого Толстого есть?
– Азеф Евно Фишелевич, или Евгений Филиппович…
– Мать твою, – рявкнул я, перебивая Кораблева, который вместе с генералом удивленно уставился на меня.
– Евгений Никифорович, давайте отойдем