тела тех женщин, и меня согревала мысль, что значение его известно лишь мне.
Шафрановые цветы означали бесплодие. Неспособность дать семя, как я оказалась неспособна зачать ребенка. Лев Ашоки[9] – символ нашей новой республики и моего честолюбия. Мне всегда хотелось большего, хотелось добиться всего своим умом, сделать своими руками: родители не верили, что такое возможно. Изысканные узоры у меня под ногами изготовил искусный мастер, который работал исключительно для дворца. А оплачивала я их продажей своих любовных масел, лосьонов, пасты для мехенди, но самое главное – мешочков с целебными травами наподобие тех, что я дала Самиру.
И Хари намерен все это отобрать?
Захрустел гравий под чьими-то ногами. Я робко провела пальцем по лезвию ножа.
Шаги замерли. Потом послышались снова и затихли у порога. Я застыла сбоку от двери, в темноте, часто дыша.
Дверь отворилась, и вошел Хари. Сзади его освещал фонарь, точно прожектор на сцене. Густые волнистые волосы закрывали лоб. Острый нос, мягкий подбородок, высокие скулы – практически красавец. Хари обвел глазами комнату и заметил меня.
Мы молча уставились друг на друга. Он скользнул взглядом по моему лицу, тонкому хлопковому сари, серебристым сандалиям. Я хотела было запахнуть сари плотнее, но удержалась.
Он приоткрыл рот, попытался выдавить улыбку.
– А ты все такая же красивая.
Он серьезно? Или, как прежде, сопроводит похвалу насмешкой?
Под мышкой у него зияла прореха, на груди темнели пятна от карри. Дхоти в пыли. Вдобавок у Хари наметился второй подбородок, хотя раньше он был толще. От него несло потом и дешевыми сигаретами.
Я не ответила, и он подошел к стене, восхищенно провел ладонью по штукатурке. Я поморщилась: мне не хотелось, чтобы он лапал то, что принадлежит мне.
Он уставился на мозаичный пол.
– Чье это? Кто здесь живет? Я думал… ты же вроде живешь в другом месте? С теми южанами?
– Мое. Я построила этот дом. – В моем голосе сквозила гордость.
Он нахмурился, недоуменно наклонил голову набок. Некогда мы обитали в однокомнатной хижине: его мать спала в передней ее половине, на кухне, среди кастрюль и сковородок, а мы с ним в задней, за занавеской.
Он прикрыл рот рукой, словно задумался.
– Неужели это ты построила?
Узнаю Хари. Он всегда считал, что я гожусь лишь вынашивать и нянчить детишек.
– Я заработала на все это. На дом. – И добавила, не удержавшись: – Ты в жизни столько не зарабатывал.
Глаза его недобро сверкнули. Он скривился.
– Я? Ты забыла, что сама меня бросила? – Он зажмурился, тряхнул головой, точно отгоняя злость. – Не хочу я с тобой ругаться. Сделанного не воротишь, верно? Я тебя прощаю. Давай начнем все сначала.
Когда я увидела его лохмотья, то сперва даже пожалела. Вот дура! Допустим, он вправе на меня злиться: бесплодная жена – позор и обуза для мужа. Такую не грех вернуть родителям. В пятнадцать лет я была слишком робка, слишком наивна и не умела сладить с грубостью