когда обе были совсем маленькие, мама Карины разрешала им немножко повозить коляску с Максиком, таким крошечным, что коляска была ему как большая кровать. Карина, которая терпеливо учила Шуру отбивать мяч по-волейбольному, когда их на физре поставили в пару; под конец у Шуры получалось почти хорошо. Карина, которая в это воскресенье должна прийти к Шуре в гости вместе с родителями и Максиком.
– Тряпку! – командует Исхакова.
– Хватит, может? – равнодушно спрашивает Бабий.
Мормыш в три прыжка подскакивает к шурино-курушинской парте, подхватывает с неё тряпку, швыряет в Шуру. Тряпка повисает дохлой серой птицей на Шурином лице. Шура трясёт головой, тряпка падает.
– А ну подняла, – беззлобно рычит Бабуся.
Шура пытается вырваться.
– Так, а это что ещё за безобразие?
Анита Владимировна в дверном проёме – как памятник самой себе.
Исхакова с Бабусей одновременно отпускают Шуру.
– Мы просто хотели, чтобы она умылась, – невинным, совсем не командным голоском объясняет Исхакова. – А то Настя с ней сидеть боится.
Анита Владимировна сверкает очками на Курушину, потом на Шуру.
– Методы у вас, конечно, странные, – чеканит она. – Но ты, Грачёва, ты почему ходишь по школе в таком виде? Ты же всё-таки девочка. Давай-ка умойся.
И тут звенит звонок.
– Быстрее, – говорит Анита Владимировна. – И по местам все, по местам. У нас новая тема. Кто дежурный, почему доска грязная?
Исхакова молча поднимает тряпку, возит по доске. Шура идёт к раковине, кладёт руку на её край. Из надраковинного зеркала на неё смотрит мокрое тряпочное лицо. Под лицом, на кофточке, большое тряпочное пятно. На рукаве – пятно маленькое, яблочно-слюнявое.
Анита Владимировна говорит про наречие – неизменяемую часть речи, которая.
А они все сидят и пишут в тетрадках, как будто никто никуда Шуру не тащил, не швырялся в Шуру тряпкой. Как будто Шуры нет.
Пишет Эля Исхакова, красивая троечница с резким хищным профилем, которой Шура когда-то исправляла в домашке ошибки. Пишет Лысиха, Алиса Лысых, главная спортсменка класса, однажды заступившаяся на физре за Шуру – мол, ну и что, что медленно бегает, не всем же бегать быстро. Пишет Бабуся – Катя Савина, грубоватая, но на самом деле добрая, Шура точно знает, что добрая. Пишет солнечная Бабий – честная Яна Бабий, неделю назад заявившая Шуре, что вообще-то за неё и будет с ней разговаривать, но только когда никто не видит. «Ты не говори никому, пожалуйста, меня не поймут».
Пишет язвительный Олег Сенковский, олимпиадник, одиночка, дружащий с Масолкиным, потому что больше не с кем. Пишет рядом с ним Масолкин Матвей, длинный, большерукий, бестолковый, тихий. Пишет вспыльчивый Артем Егоров, единственный, кто пытался Шуру защищать, когда всё началось. Пишет маленький Миша Чердак – тогда, перед «Золушкой», он помог Шуре донести на четвёртый этаж пакет с костюмом доброй феи.
И пишет он, Ненашев, бывший друг, а теперь никто. Хуже, чем никто.
Почему по отдельности все они, в общем-то, нормальные, а