галоши.
Галоши настоящие, красивые, блестящие,
И хочется ему же
Скорей пройтись по лужам…
И еще про “черного кота”, “опять мы с тобой поссорились” и многое другое. У Леры явно был музыкальный слух, ее следовало учить музыке.
В письмах к Дине он цитировал Леркины перлы:
– Папа, смотри, вон тётя пошла рыжая, и вон собака побежала, вся рыжая. Как мы.
Бабушкиным портняжным метром меряет лежащего длиннющего папу.
– Ну, сколько получилось?
Глубоко вздохнув:
– Три метра.
Герман не может удержаться от смеха, а Лера – в слезах обиды, она очень обидчива. Как все рыжие люди.
Трогая выпирающие отцовские мослы:
– Мой папа – самый толстый. У него вот даже косточка – самая толстая.
Дина отвечала, что работает, тоскует, мечтает о встрече. Письма согревали, давали силы ждать и надеяться.
Зимой у Германа случилась командировка в Москву. Быстро закончив дела, он, конечно, полетел в Южный город. Дина жила в двухкомнатной квартире, недалеко от железнодорожного вокзала. Это было истинно женское царство, с поломанными утюгами, неработающими выключателями и негорящими лампочками, Герман с его деятельными руками сразу же приобрел авторитет Валентины Петровны, а добрая и малоподвижная мамина дочь Света стала его другом. На два дня Германа поселили на диванчике в одной комнате, а все женщины разместились на второй половине. Он гулял с Диной по зимнему городу, по пустынному городскому парку с огромным прудом, где на черной воде зябли два лебедя, и на душе у Германа было зябко и тоскливо. Завтра уезжать! Дина устроила показ его двум своим подругам. Те осмотрели Германа с головы до ног и решили, что он похож на Вана Клиберна, кумира пятидесятых.
– Тебя, Гера, хоть взаперти держи! Они чуть не съели тебя глазами, мне ничего не оставили. Тоже мне, подруги!
Но всё было как-то зыбко, неопределенно, Дина мялась, говорила, что нужно посоветоваться с мамой, которая жила в районном центре, что-то придумать, и Герман уезжал с сосущей тоской расставания и неопределенности. В бухгалтерии завода, когда он представил отчет о командировке, сделали вид, что не заметили двух пропавших, не отмеченных дней.
Голос был незнакомый, с нотками уверенности в себе. Голос человека, привыкшего к тому, что ему подчиняются.
– Герман Иосифович? Здравствуйте. У меня к Вам есть разговор. За Вами завтра заедет машина. Подъезжайте, поговорим.
– Кто говорит? – недоуменно спросил Герман.
– Мы на месте все обсудим. До свидания, – и повесили трубку.
“Черт знает что, подумал Герман, – если из райкома или других инстанций, то представились бы. Какой-то авантюрист. Конечно, никуда я не поеду”.
Следующий день был просто сволочной. С утра поломки сыпались на голову, и в литейном, и в заготовительном, полаялся с Копёнкиным, разогнал ремонтников, только к одиннадцати добрался