цвет, – рассказывает Галина Бениславская в своей работе «Воспоминания о Есенине». – Зима, люди мерзнут, а мне хоть веером обмахивайся. И с этого вечера началась сказка. Тянулась она до июня 1925 года. Несмотря на все тревоги, столь непосильные моим плечам, несмотря на все раны, на всю боль – все же это была сказка. Все же это было такое, чего можно не встретить не только в такую короткую жизнь, но и в очень длинную и очень удачную жизнь.
С тех пор пошли длинной вереницей бесконечно радостные встречи то в лавке, то на вечерах, то в «Стойле». Я жила этими встречами – от одной до другой. Стихи его захватили меня не меньше, чем он сам. Поэтому каждый вечер был двойной радостью: и стихи, и он.
И еще оттуда же.
…Когда Сергей Александрович переехал ко мне (это произошло, когда Айседора поехала на гастроли по Кавказу и Крыму), ключи от всех рукописей и вообще от всех вещей дал мне, так как сам терял эти ключи, раздавал рукописи и фотографии, а что не раздавал, то у него тащили сами. Он же замечал пропажу, ворчал, ругался, но беречь, хранить и требовать обратно не умел.
Галя ненавидела Айседору, страшно переживала уход любимого к очередной, как она считала, неподходящей ему женщине. У Есенина поочередно случались романы с ее подругами, которые так же, как Галина, боготворили поэта. Потом вдруг появилась начальственная дама с весьма фривольными наклонностями, Анна Абрамовна Берзинь[20]. Когда же спустя годы близкого знакомства и доверенной дружбы Есенин вдруг ни с того ни с сего снова женится на Софье Толстой, возмущению секретарши Гали не было предела.
Из дневника Галины Бениславской:
«Погнался за именем Толстой – все его жалеют и презирают, не любит, а женился… даже она сама говорит, что, будь она не Толстая, ее никто не заметил бы… Сергей говорит, что он жалеет ее. Но почему жалеет? Только из-за фамилии. Не пожалел же он меня. Не пожалел Вольпин[21], Риту[22] и других, о которых я не знаю… Спать с женщиной, противной ему физически, из-за фамилии и квартиры – это не фунт изюму. Я на это никогда не смогла бы пойти…»
Желая свести счеты с жизнью, Галина выбрала дневное время. Впрочем, зимой на кладбище обычно мало народу, вряд ли кто-нибудь помешает. Она долго стояла, нависая над могилой любимого человека, на которую сама же положила букет цветов. Нервничала, курила папиросу за папиросой. Она знала, что сделает по задуманному, но не была уверена, что в последний момент не раскается в содеянном, говорят, оказавшись у могильной черты, человек цепляется за жизнь.
С собой Галина взяла документы: ни к чему создавать милиции проблемы с опознанием трупа. Разорвав пачку папирос «Мозаики», она накарябала на ней предсмертную записку.
«Самоубилась здесь, хотя и знаю, что после этого еще больше собак будут вешать на Есенина… Но ему и мне это будет все равно. В этой могиле для меня все самое дорогое… – подумав, добавила дату, – 3 декабря 1926 года».
После чего Галя достала револьвер и нож финку. Дописала: «Если финка будет воткнута после выстрела в могилу – значит, даже тогда я не жалела. Если жаль – заброшу ее далеко».
Положив