Громовержцу не удалось. В первую очередь, мешало першение в горле, а также зуд в носу. Словно, пока я валялся без сознания, в ноздрю заполз и теперь копошился под переносицей… – а вот и не угадали! Никакой не червяк! Слизняк ко мне в нос забрался, вот кто!
И ползал там.
Внезапный спазм свел лицевые мышцы и шею – и я оглушительно чихнул; при этом часть «слизняка» чуть ли не со свистом вылетела из носа и шмякнулась на козлиную шкуру.
«Насморк! – с изумлением понял я, утираясь тряпицей, вовремя поданной Калой. – Суры и асуры, насморк!»
На всякий случай я еще раз попробовал вызвать огонь, хотя заранее предчувствовал поражение. И точно: мигом накатила знакомая дурнота, и я спешно прекратил свои попытки.
– Что со мной, Кала?
Я едва узнал собственный голос, более всего смахивавший на скрип немазанной телеги.
– Не знаю, Владыка, – печально отозвалась Кала-Время. – От болезней тела я постараюсь тебя избавить, а насчет всего остального…
– У людей есть поговорка: «Время лечит», – заметил я, садясь на ложе; вернее, на застеленной охапке травы, которая представляла собой ложе. – Что ж, сейчас проверим, насколько она верна. Но есть надежда, что Время еще и кормит, поскольку я голоден, как…
На ум пришел Проглот, так явственно, словно я минуту назад сжег дареное перо.
– Прямо как Гаруда!
И она рассмеялась.
А я – следом.
Потом мы оба ели похлебку, которая благоухала лучше всех небесных яств, по очереди тыча ложками в горшок и вылавливая из гущи кусочки мяса. Я чувствовал, как слизняк спешит убраться из носа, рассасывается песок в глотке, затихает океан под сводами черепа, а по телу разливается приятная истома – нет, не божественная сила Громовержца, а покой здорового мужчины, постепенно утоляющего голод.
К концу ужина стемнело окончательно. Всерьез похолодало (в Обители холода равносильны насморку у Индры), и как-то само собой получилось, что мы с Калой придвинулись друг к другу, я подтащил поближе мохнатую шкуру тара; мы оба завернулись в нее и долго сидели, полуобнявшись и глядя на рдеющие в очаге угли.
Огонь медленно засыпал под слоем седого пепла.
– Стыдно признаться, Кала, но у меня это впервые…
– Что, Владыка?
– Брось, какой я сейчас Владыка! Просто я успел забыть, а может быть, никогда и не помнил: хижина, ночь, угли в очаге, двое сидят под теплой шкурой, и больше в мире нет никого…
– Совсем никого? – наивно спросила Кала, то ли подыгрывая мне, то ли всерьез.
Впрочем, сейчас это не имело значения.
– Совсем никого. Только ты и я, – подтвердил я.
– Только ты и я, – с тихой мечтательностью повторила она и прижалась к моему плечу.
Ни дать ни взять пара скромных отшельников, чья жизнь спокойно идет к завершению…
Мы сидели и молчали, и до меня не сразу дошло, что мы уже, оказывается, не сидим, а лежим, обнявшись, на распахнувшейся шкуре, жизнь идет к завершению гораздо менее спокойно, чем минуту назад, и мои руки позволяют себе лишнее, причем Кала абсолютно