Яковлев в Политбюро и другие люди, которые так или иначе известны.
– Но вот, всё время мы считали, я думаю и вы, что Ельцин – его человек, и вдруг эта история…
– Нет, я никогда так не считал, потому что я знал Ельцина через мою возню с московскими делами – с защитой памятников, переименованиями. Ельцин всегда мне казался фразером. Понимаете, резко отличаются две вещи. То, как некрасиво его убирали… Хотя потом исправили тем, что оставили все-таки в ЦК. Большой пост у него, как бы он еще может подняться…
– Его выставили из Политбюро.
– Он не может быть в Политбюро по своей должности!
– Не очень понимаю вас, Юрий Маркович, где эти правила, по какой такой должности?
– Он не может быть в Политбюро по должности. Не в этом дело. Его снимали некрасиво, нехорошо, никому не объяснив. Это одна сторона. Другое дело – сам Ельцин. Это авантюрист и демагог, который хотел сыграть роль – знаете как во Франции, левее якобинцев. Либертист такой. Дела его? Он для Москвы ничего не сделал. Люди, которые боролись за сохранение Лефортово1, они не могли к нему попасть, а «Память» он принял, вышел на крыльцо, прямо как Борис Годунов к народу, и говорил с ними…
– Вы полагаете, что можно было что-то сделать? Вот вы говорите, что для Москвы он ничего не делал, значит, вам кажется, что мог бы быть человек, который мог бы что-то сделать? Один человек. .
– Во всяком случае, что-то можно было сделать. Он был показушник… Знаете, говорят теперь, что есть единица совести – один «ельц»… Я так совершенно не считаю…
– Хорошо, вам он не симпатичен. И вы судите о нем на основании каких-то знаний. Хотя и очень приблизительных. Так? Но для меня он – абстракция. И любой из них. Я каждый день читаю советские газеты, журналы, слежу за происходящим и уверен, что знаю о них не меньше, чем обычный советский гражданин. Скажем, не меньше, чем мои друзья в Ленинграде. И для всех для нас – каждый из начальников, это абстракция, некто с именем, отчеством и фамилией. И все. Хозяева. Неизвестные Отцы, как у Стругацких. Поэтому для меня гораздо логичнее любую акцию властей и отождествить с властью, а не с человеком по такой-то фамилии, скажем, Ельцин. Разве нет? Даже если бы они сказали что-нибудь нам – каждый о своей личной программе – где хоть бы малейшие доказательства, что они вот именно этого хотят? Но ведь они даже не говорили! Горбачев, Лигачев, Ельцин, Яковлев. Почему я должен считать, что если произошло что-то хорошее, то это Горбачев, а плохое – Лигачев? Откуда у меня информация? Откуда она у кого бы то ни было? А если даже и так, если даже то, что я называю хорошим, исходит от одной какой-то группы у них там, а что я называю плохим, – от другой? Даже если так, сами-то они, раз они не разделились, перекладывают, значит, всю ответственность на Власть и все лавры, значит, тоже отдают этой Власти, Власти вообще. Власти с большой буквы. Так? Они сами так хотят, это их стиль, я бы сказал – закон. Закон анонимности. Значит, и мы должны судить об этих анонимах, так сказать, по совокупности. Если мы, конечно, хотим понять. Вот вы сказали во время