Надя умела исхитриться – незаметно и осторожно двигаясь в сторону одноножек, разбрасывать горсти в обратную сторону, а когда внимание всех было отвлечено борьбой, быстро насыпала корм двум голодным птицам.
Я наблюдаю эти картинки почти каждый день. С высоты своего этажа (практически, с высоты птичьего полета) я вижу, какими маленькими кажутся сверху эти люди – я назвала их кормильцами – и думаю, именно такое имя дали бы им чайки, если бы им пришлось выбирать название для своих спасителей. Вот они спускаются с дорожки на песок, и тут словно порывом ветра срывается бело-серая метель, расправив крылья и доверчиво направляясь к протянутой руке. И вот уже они сплетены в едином танце, под общим ветром – и все в мире просто. И нет больших и маленьких, чужих и родных, и нет разницы между обыденным и прекрасным.
Норма
Солнечный день поздней осени был не по сезону теплым и многоцветным. Уже немногочисленные, но все еще яркие и, казалось, наполненные живыми соками оранжевые, желтые и красные листья, задержавшиеся на деревьях несмотря на прошедшие дожди и недавние холода, зеленая все еще трава на газонах и легкое дрожание воздуха, – создавали непередаваемое ощущение праздника последнего тепла, как обычно в эту пору индейского лета. Обманутые птицы снова оживленно пересвистывались в ветках, порхали и собирались небольшими стайками у лужиц, оставленных вчерашним дождем.
Люди же, спешно сбросив плащи и куртки, мгновенно превратились в отпускников в шортах и шлепанцах и отправились в парки, на улицы и площадки, ведя на поводках добродушных разнопородных псов, счастливых этой возможностью побегать, попрыгать всласть и «пообщаться». Это не преувеличение – местные псы на редкость доброжелательны, не вступают в ссоры и перебранки друг с другом и встречу с собратом воспринимают как повод порезвиться и подружиться.
Норма тоже радовалась теплу и солнцу, она бежала кругами вдоль высоких домов, через огромные площади парковок, обегая людей, выходящих из машин или в них садящихся, приостанавливаясь ненадолго, особенно когда дети звали ее своими «doggy-doggy!» или «собачка, иди сюда!». И она продолжала свое движение, вглядываясь в фигуры и лица, при этом не забывая следить за всем, что могло встретиться на земле. Прежде всего то, что можно было быстро заглотить и утолить голод или хотя бы погрызть, обманув сосущее чувство в животе. Это кружение было выматывающим, почти бесконечным, и, кажется, она уже сама не знала, зачем она заглядывает в углы и лица, что она ищет: свой дом? хозяина? еду?
Последнее очевидно: она всегда, с ранних своих щенячьих лет, хотела есть, чувство голода жило в ней постоянно, и, проглотив последний кусочек, она уже мечтала о еде, искала ее, и это стало основным смыслом всего ее существования.
Первых два вопроса были потруднее. Но за неимением времени задуматься о том, был ли у нее дом и хочет ли она вернуться туда, Норма продолжала движение, ведомая инстинктом поиска чего-то, без чего ее жизнь не могла продолжиться.