собой подделку под буль эпохи Людовика XIV, все было подобрано по цвету: занавеси, кресла, ковры, книжный шкаф того же стиля, запертый на ключ, чтобы мы с братом не прикасались к книгам с хорошими переплетами. А меня так привлекали тома Вальтера Скотта! В отместку я забирался на чердак, где стояли ящики с книгами, и читал все, что попадалось под руку. Однажды я наткнулся на странное название: «Прелести за поясом». Автором книги был, кажется, Судье де Моран. Позже я встретил этого врача, специализировавшегося в иглотерапии. Он лечил Жана Кокто, и Жан Кокто рассказал мне о его книге. Лучше бы мои родственники позволили мне портить переплеты Вальтера Скотта. В этой книге говорилось о половом воспитании маленьких китайцев, которых готовили для утех изощренных взрослых. Конечно, я не рассказал о своей находке, тем более что мне не разрешали рыться на чердаке. Здесь я находил, как находят на всех чердаках мира, разнообразные предметы для своих игр: старые занавеси, ковры, лампы. Завладев всеми этими сокровищами, я украшал свою комнату. Я поочередно становился обойщиком, декоратором, столяром, портным. Одним из моих любимых занятий было создавать наряды.
Не найдя меня во дворе, тетя поднималась в мою комнату и заставала меня среди моих находок.
– Кто тебе разрешил взять это?
Она звала мать, но та только смеялась, и мне позволяли превращаться в Зорро, в корсара или в Пирл Уайт.
Тетя рассердилась только тогда, когда я добрался до сундуков, в которых лежали ее платья, фантастические платья ее молодости. Там было и свадебное платье моей матери. Я надевал их одно за другим, изображая героинь прочитанных мною романов. Наконец мне все-таки пришлось положить на место тетины платья. Мама разрешила мне оставить свадебный наряд. Вскоре я сам стал мастерить платья и костюмы, которые считал достойными театра. Бабушка учила меня кроить и шить. Мне хотелось продемонстрировать свои наряды вне дома, и я стал просить разрешения ходить в них за покупками.
– Не можешь же ты идти в таком виде! – говорила тетя.
– Пусть идет, если это его развлекает, – возражала бабушка.
И я без всякого смущения отправлялся к булочнику, мяснику, к которым обычно ходил за покупками. Как я был счастлив, когда убеждался, что они меня не узнали!
Я даже хотел пойти в таком виде к кинорежиссерам, убежденный, что меня пригласят сниматься в кино. После заключения контракта я бы им сказал: «Так вот, я мужчина». А они бы ответили: «Вы великий актер!»
Конечно, нужно было обладать чрезвычайной наглостью, безрассудством и быть заядлым комедиантом, чтобы вести себя так. Когда мы ходили по воскресеньям к мессе, приходилось пересекать всю церковь, чтобы добраться до своих мест. Этот переход был для меня настоящим испытанием. Мне хотелось убежать – так я робел. Я говорил себе, что я робок, считал себя застенчивым. На самом деле эта робость была не чем иным, как спесью. Наверное, эти люди на меня даже не смотрели, а я воображал, что они не могли заниматься ничем другим, как только глядеть на меня.
Месса наполняла меня радостью. Мать пела. Чистый, звонкий, хорошо поставленный голос, без всякой дрожи. Люди оборачивались, чтобы посмотреть на нее, я слышал шепот за